по часам, что до приличного вина, то оно уверенно становилось редкостью. Скоро придется грабить окрестные деревни, хотя их и так грабят… До весны «Великая Талигойя» сожрет себя самое, а дальше что? А ничего, всё так или иначе кончится раньше.
Иноходец отправил в рот пару почти уже драгоценных оливок и запил вином, прикидывая, что писать «невесте» и Реджинальду. Если он не ошибся в расчетах, известий от Лионеля следует ждать не позже, чем к концу месяца, а если – ошибся? Когда первый маршал Талигойи решался на сговор с Савиньяком, главным были впутавшиеся в мятеж друзья и, чтоб их, вассалы, теперь всё заслонила Оллария. Карваль это тоже чувствует, да и остальные южане больше не хотят уходить. Дора что-то перевернула во всех, словно дошедшие до кровавого фонтана принесли новую присягу. Главную и единственную…
Робер жевал оливку за оливкой, глядя, как жаркое покрывается слоем застывающего жира. После Сагранны смерть казалась выходом, теперь она стала бы предательством, да и Матильда велела жить. Спасибо, не приписала «долго».
Из Тарники вестей не было, и Иноходец почти не сомневался: принцесса решилась на разрыв с внуком. Что ее доконало? Смерть Удо, которая еще может оказаться ложной, или все сразу от зимы до Айнсмеллера? Джереми клянется, что раздевал труп, а Дикон не помнит, запер он двери или нет. Может, и не запер, только вряд ли Борн без сапог и камзола незамеченным выбрался из чужого дома и исчез. Да и куда бы он пошел? Только к Дугласу, а Дуглас бросился бы к Матильде… Если так, понятно, почему принцесса засела в Тарнике, но почему они молчат? Не верят?
Внизу что-то зашуршало, вцепилось в ногу, полезло вверх. Робер рванулся вскочить, но серый хвостатый клубок уже добрался до груди. Клемент! Клемент в Олларии?!
– Это ты? – Повелитель Молний очумело потряс головой, дивное виденье в ответ чихнуло и решительно поползло вверх, к лицу. – А ну покажись!
Прятаться гость не собирался, скорее наоборот. Иноходец отодрал невесть откуда взявшегося приятеля от камзола и осмотрел со всех сторон. Крыс заверещал и дрыгнул задними лапами. Выглядел он отменно, блестели глазки-ягодки, воинственно топорщились усы, весело розовел хвост, только шкурка стала совсем светлой. Поседел. От старости или от ночной скачки?
– Ты откуда? – спросил Эпинэ, водружая его крысейшество на стол.
Клемент дернул носом. Он любил хозяина, но пожрать любил еще больше, а вокруг пахло едой. Нос дернулся еще раз, Клемент лихо развернулся и издал требовательный писк. Оголодал. Рука Робера сама отломила кусок хлеба, обмакнула в соус и положила на тарелку. Крыс почесал за ухом и рванул к угощенью.
– Обжора, – укоризненно произнес герцог. Клемент не ответил – был занят. Добравшись до корки, крыс вцепился в нее передними лапками, раздалось знакомое чавканье. Эпинэ на всякий случай прикрыл глаза ладонями, досчитал до шестнадцати, убрал руки: его крысейшество сидели на столе и старательно угощались.
– Жаль, Матильда в Тарнике, – Иноходец подлил себе вина и поднял бокал. – Вот она обрадуется! Ну, давай за встречу, что ли.
Клемент и ухом не повел. Эпинэ брызнул красным вином на изогнувшийся змеей хвост. Хвост недовольно дернулся, и Робер торопливо закусил щеку. Не хватало разрыдаться над лопающим крысом. Не над матерью, не над жертвами Доры, а над выскочившей из прошлого живой и здоровой зверушкой.
– Посажу в ящик, – пригрозил обжоре Иноходец, – а то мало ли… Кошки, собаки, люди…
Корка стремительно кончалась, Робер допил бокал и потянулся к блюду: морить его крысейшество голодом было кощунством.
В приемной затопало и забормотало, Эпинэ бросил хлеб на скатерть и повернулся к двери. Видеть никого не хотелось, но желания Повелителя Молний никого не волновали.
– Монсеньор, – Дювье казался смущенным, – тут… У черного хода двое, старик и мальчонка. В капюшонах. Кажется, смирные. Говорят, вы их ждете. Вроде как вестника посылали.
Вестник покончил с первой коркой и потянулся за добавкой. А ты, маршал, совсем рехнулся, если решил, что Клемент отыскал хозяина сам!
– Закатные твари! – выдохнул сержант. – Крыса!
– Познакомься, – велел Робер, прижав пальцем многострадальный хвост, – это Клемент. А тех двоих давай сюда, это друзья. Да, вот еще что… Их никто не должен видеть.
2
Кони огнеглазого Флоха плясали среди золотых небесных стрел. Вороные – ночь, белые – день, каждый есть отражение каждого и каждый сам по себе. Им нет числа, они мчатся из заката в рассвет и из рассвета в закат навстречу друг другу. Черные и белые встречаются на заре, когда небо становится страшным, как кровь, и прекрасным, как лепестки весенних роз.
– Монсеньор вас примет.
Мэллит вздрогнула и увидела усталого воина. Он смотрел на достославного из достославных, и глаза его были обведены синими кругами, а на шее и щеках пробивалась темная щетина.
– Идите за мной, – велел воин, и они пошли по увешанной железом и раскрашенными полотнами лестнице. Мэллит переставляла ноги, не чувствуя ничего, кроме тяжести, ставшей в последние дни нестерпимой. Усталость выпила все чувства и запорошила память серым пеплом, даже боль стала сонной и далекой, словно принесенный ветрами плач. Гоганни помнила, что дорога началась с радости, но дальше клубилась пыль, заметая все, кроме любви.
– Монсеньор очень устал, – попросил провожатый, – не задерживайте его.
– Мы будем кратки, как краток зимний день. – Достославный из достославных шагнул в белую дверь, на ней тоже плясали кони, а дальше были золото и тьма.
– Кто вы? – Худой человек стоял у стола, на его плече сидела серая крыса, а прядь надо лбом была белой. – Это вы привезли Клемента?
– Он был с нами, – подтвердил достославный. – Наша дорога была длинной, но мы успели.
– Я знаю вас, сударь. – Мэллит заговорившего тоже знала. Нареченный Робером – друг любимого и ее друг, поэтому она и шла… долго-долго. – Я совершенно точно вас видел, но не могу вспомнить где. Вы из Сакаци?
– Мы проделали долгий путь, но я вижу на руке золото.
– Да, я обручен и счастлив. – Худые пальцы тронули браслет, она помнила и эту руку, и это лицо. Друг добр и благороден, в его сердце нет грязи, только боль. – Я могу чем-то вам помочь? Вы выбрали не лучшее время для путешествий.
– Мы его не выбирали, – покачал головой достославный, – его выбрали вы.
– Простите, – нареченный Робером прикрыл глаза ладонями, закрывая душу от демонов, – я соображаю хуже, чем обычно. У меня была лихорадка… Собственно говоря, она еще не кончилась…
– Блистательный болен? – не выдержала Мэллит, и тут друг ее заметил.
– Мэллит! – Бледное лицо стало еще бледней, он покачнулся, но ухватился за край стола. – Сначала Клемент, теперь ты… И опять оделась мальчишкой!
– Юная Мэллит пришла за помощью в дом достославного Тариоля, – выступил вперед достославный из достославных. – Сын моего отца отдыхал под кровом достославного, готовясь продолжить путь, и продолжил его вместе
