Глава 6. Талиг. Дорак Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 10-й день Зимних Скал
1
Первый нож вошел в дерево в паре ладоней от клинков Шеманталя, второй просвистел мимо ствола и свалился на подмерзшую землю. Котик с радостным лаем кинулся следом и притащил опозорившемуся хозяину его собственность, Марсель потрепал пса по внушительному загривку, велел лечь, чихнул и швырнул в несчастное дерево очередную пару. Правый клинок угодил куда надо, левый, к вящей радости волкодава, снова шлепнулся в кусты.
– Не бывать мне Леворуким, – признался виконт, разглядывая истыканную липу.
Варастийская наука была сложной и при этом увлекательной, а делать все равно было нечего. «Полномочный представитель Фомы», везший ответ на лестное и щедрое предложение тараканьего величества, «доберется» до здешних мест в лучшем случае через неделю. Ответ от родителя мог бы прийти уже позавчера, но папенька с помощью не торопился, книг в «Крылатом баране» отродясь не водилось, а миловидную подавальщицу звали Лиза, и это, мало того, что было ужасно само по себе, напоминало о безобразном просчете. Нет, Лиза исключалась.
От безделья виконт обучал ржущих адуанов изящным манерам и терзал старую липу, благо та молчала, а по вечерам писал в Фельп. Утром письма отправлялись в печку, а виконт в обществе Котика и адуанов – в придорожную рощу, махать клинком и метать ножи. Толстеть по здравом размышлении наследник Валмонов раздумал: Альдо, будь он хоть трижды Раканом, весной сгинет, а от воцарившегося пуза так просто не избавишься.
– Капитан! – завопили сзади. – До вас приехали! Спрашивают!
Котик гавкнул и завилял обрубком хвоста, Марсель оглянулся. На тропинке стоял адуан и размахивал руками что твоя мельница.
– Кто приехал? – Виконт взял из собачьей пасти нож. – Откуда?
– Из Валмона, – сообщил варастиец, – важные такие, большие, сами не ходют. В вашей спальне расположились, заказали обед. Вас требуют!
– Так я и дам себя съесть, – возмутился Марсель, хватая Котика за ошейник. Пес еще не знал, что за знакомство ему предстояло. Папенька. Собственной персоной. Получил письмо и приехал наставлять.
– Если он привез астры, – объявил Марсель адуану и собаке, – я скормлю их корове.
Варастиец открыл рот и чихнул, пес радостно гавкнул. Еще бы, Котиков родитель интереса к многочисленному потомству не выказывал. Валме пригладил забывшие о щипцах патлы и поправил шейный платок. Встречу с неизбежностью оттягивать глупо: неизбежность нужно побыстрее проглотить и зажевать чем-нибудь соленым.
– Вина ему подали? – осведомился виконт, прикидывая, брать собачку с собой или оставить на улице.
– Они с собой привезли, – благоговейно произнес вояка, – и вино, и пулярков, и голубей в ящиках. И еще сыр в бочонке.
Точно папенька. Когда же старый греховодник последний раз выбирался из дому? Воистину грядет что-то жуткое. Марсель сунул Котика адуану:
– Придержи, а то как бы чувств не лишился.
– Сударь? – не понял варастиец, но ошейник ухватил. – Как это?
– От благоговения, – пояснил Марсель, взлетая по лестнице сквозь ширящийся аромат мускатного ореха и майорана. Надо полагать, повар уже приступил к пуляркам.
– Вас ждут, – объявил батюшкин камердинер, распахивая дверь.
– Представьте себе, Дави, – шепнул на ходу Валме, – я так и предполагал.
Папенька возвышался за столом многозначительной горой. По правую руку графа лежал носовой платок размером с небольшую скатерть, к креслу была прислонена до боли знакомая трость с рукоятью в виде головы гончей. Внутри трости находился клинок, о чем знали лишь избранные и покойные.
– Я получил перехваченного вами кобеля, – возвестил родитель, – и остался им недоволен. Неудачная порода, мерзкая стать, отвратительное воспитание и дурные привычки. Вы были совершенно правы, отсылать подобное животное великому герцогу Ургота – верх неприличия.
– Счастлив вашим одобрением, – почтительно произнес Марсель, становясь на колени и целуя похожую на подушку для булавок руку, – и еще более счастлив видеть вас. Вы оставили собаку при себе?
– Я отослал ее на север, – сообщил граф, – бергеры неплохо управляются с самыми капризными псами. Встаньте, пройдите к порогу и повернитесь.
– Охотно, батюшка, – откликнулся почтительный сын, маршируя к двери, сквозь которую, предвещая грядущий обед, текла майорановая струя. Папенька обожал майоран и мускатный орех, маменька, как и все Фарнэби, предпочитала кориандр, а сын пристрастился к чесноку.
– Странное зрелище, – задумчиво протянул граф,
