– Кхм… – Вежливое покашливание прямо за спиной заставило меня резко обернуться. Возле одной из сосен, держа коня под уздцы, стоял «карающий». Сейчас на нем не было ни нагрудника, ни темно-красной куртки, но, несмотря на это, я сразу его узнала.
Хотя Рэдлин и просил поминать в молитвах главу заставы Морида, я этого не делала – из-за Мэлдина столкновение с разбойниками как-то быстро утратило краски, а мои мысли занимали совсем другие заботы, и вот теперь наши с Моридом дороги пересеклись самым непостижимым образом. Переведя взгляд на по-прежнему невозмутимо трапезничающего ворона, я подумала, что без Седобородого здесь не обошлось, а «карающий» заметил:
– Честно говоря, я думал, что ты, жрица, возносишь сейчас молитвы в святилище, а не делишься обедом с птицами.
Ворон, услышав такую речь, оторвался от хлеба и, смерив воина презрительным взглядом, возмущенно каркнул – мол, нечего равнять меня, вестника Седобородого, с какими-то там птицами, а я, представив, как все это смотрится со стороны, невольно усмехнулась.
– Всему свое время. Какими судьбами, глава Морид?
– Самыми обычными. – «Карающий» уже совладал со своими чувствами и выглядел таким же мрачно-сосредоточенным, что и на заставе. – Прибыла смена, я со своими ратниками получил законное право на отдых и решил узнать, как поживает одна моя знакомая жрица в Мэлдине.
– Этот храм – не лучшее место для встреч, – решив, что уже и так уже слишком долго сижу на голой земле, я попыталась встать, а «карающий», перекинув повод коня на одну из ветвей, тут же пришел на подмогу. Ноги изрядно занемели, так что от помощи Морида я отказываться не стала, опершись на поданную руку.
– Я рад, что ты не изменилась. – Тихое замечание ратника не только заставило меня удивленно вскинуть брови, но и встревожило – словно где-то внутри задрожала натянутая до предела струна.
– А должна была?
В ответ Морид нахмурился еще больше:
– Всякое бывает… Мы можем поговорить тут – без лишних ушей?
– Ну, один свидетель этого разговора все равно будет, – скрыв овладевшую сердцем тревогу, я попыталась отшутиться, и «карающий» мрачно усмехнулся в ответ:
– Ворон – птица серьезная, а не какая-нибудь сорока. Лишнего не разболтает.
После чего подвел меня к поваленному стволу и, дождавшись, когда я устроюсь поудобнее, сел рядом. Отвернулся, еще раз взглянув на подбирающего последние крошки вестника Седобородого.
– Наверное, мой вопрос покажется странным, жрица, но все же – не кажутся ли тебе обитательницы Мэлдина слишком себе на уме?
Я удивленно взглянула на Морида, но кривить душою не стала:
– Искренность – не та добродетель, которую стоит искать в этом храме.
«Карающий» медленно кивнул:
– Значит, есть надежда, что мои слова не покажутся тебе поклепом на служительниц Милостивой… На заставе я так и не решился на этот разговор – не хотел смахивать на сплетника, но потом долго корил себя за молчание. Потому теперь и приехал в Мэлдин, хотя Матерь Ольжана меня совсем не жалует.
Произнеся все это, Морид замолчал – я видела, как он хмурится, чувствовала исходящее от «карающего» напряжение, но не торопилась засыпать его вопросами и сбивать с мысли. Наконец, он заговорил:
– Моя сестра отличалась легким и веселым нравом и была истиной отрадой для всей семьи. Младшим братьям она заменила мать, и потому я не торопился выдать Кирею замуж. Впрочем, если б сестра нашла себе кого по сердцу, мешать я ей тоже бы не стал и приданым бы не обидел.
Кирея знала это и принимала как должное – такая свобода была ей по вкусу. Она заправляла домом, возилась с младшими, посещала храмы… Скорее по обычаю, чем из-за горячей веры, и в конце концов намекнула, что будет рада видеть одного из моих товарищей во время семейных обедов, но потом сестра посетила Мэлдин, и все переменилось.
Вернувшись из храма, она сказала мне, что приняла решение служить Милостивой в Мэлдине – именно в этом, а не в замужестве состоит ее предназначение. О приглянувшемся же ей Дори Кирея даже слышать больше не хотела. Конечно же, я спросил ее, чем вызваны такие перемены, и мне ответили, что жрицы Мэлдина, в отличие от других служительниц Малики, раскрыли дремлющий в крови сестры дар.
– А он был? – немедля уточнила я, и «карающий» пожал плечами.
– Как сказать… Моя бабка по отцу умела синяки да ссадины заговаривать, но этим все ее вороженье и заканчивалось. Кирея же и этого не могла, но зато на игральных костях гадала. В яблочко попадала часто – не без этого, но и до пророчицы ей было, как мне – до князя… Словом, ничего такого, что действительно заинтересовало бы служительниц. В том же Римлоне сестре и вовсе посоветовали не гадать – искра дара, мол, сильнее не разгорится, а вот жизненные силы израсходуются без толку. Кирея из-за этого еще долго переживала…
– Честолюбие, – тихо озвучила я название крючка, на который мэлдинские служительницы поймали сестру «карающего», но тот отрицательно качнул головой:
– Она никогда не была завистницей.
– Зато могла мечтать о том, что ее дар неожиданно станет сильнее. – Я не спешила соглашаться с Моридом, но и он не собирался со мною спорить. Лишь вздохнул:
– Может, ты и права, да только зачем понадобился такой крючок? Дара – крохи, приданое – хоть и не бедное, но слишком скромное для того, чтобы заинтересовать процветающий храм, но суть не в этом. Тогда я впервые пожалел о том, что дал сестре столько воли – своего решения она менять не собиралась, а мои слова и вовсе пропускала мимо ушей. Полное служение Малике – и точка! А ведь такой обет уже не отменить… С большим трудом я убедил Кирею не приносить клятву сразу, а выждать пару месяцев. В глубине души я надеялся, что от послушничества и заключения в четырех стенах святилища эта блажь сестры пройдет, но не сошлось.
Когда через полтора месяца я, прихватив младших, навестил Кирею в Мэлдине, то поначалу не узнал. Она смотрела на меня и братьев, как на чужих людей и, казалось, даже была раздражена нашим визитом. Холодные взгляды, словно приклеенная к лицу улыбка… К концу встречи сестра вроде бы оттаяла, но осадок в душе все равно остался, а через две недели я узнал, что она таки принесла обет полного служения Малике.
Прервав свой затянувшийся рассказ, «карающий» вновь тяжело вздохнул, а я задумалась – в обители не было сестры под именем Кирея или хотя бы жрицы, напоминающей чертами лица главу Морида, но это еще ничего не значит. Имя после принятия обета часто меняют, да и брат с сестрой необязательно должны быть похожи друг на друга.
– И как зовут Кирею теперь? Возможно, я встречалась с ней? – осторожно уточнила я, но ответ «карающего» превзошел мои самые дурные ожидания:
– Ты не могла с ней встречаться, жрица. Кирея умерла через три месяца после принятия обета. Я тогда как раз нес службу на границе с Лаконом – ясное дело, что на похороны приехать не мог, а когда все же добрался до Мэлдина, то смог лишь полюбоваться надгробной плитой и встретиться со здешней Матерью, которая с постной миной поведала мне о том, что сестра сильно простыла во время прогулок по саду и, подхватив горячку, скончалась. Это Кирея-то! Да она на моей памяти болела всего раза два, а сквозняки и простуды не брали ее вообще!..
– И ты это сказал Матери Ольжане? – уточнила я у «карающего», хотя ответ был ясен и так.
– Сказал. – Морид горько усмехнулся, – Даже, дурак такой, пригрозил, что разберусь, что за простуды одолевают здешних жриц… Хозяйка Мэлдина изволила оскорбиться и заявила, что я клевещу на служительниц и это мне с рук не сойдет. Приговор вынесли даже раньше, чем я добрался до Милеста, – Ольжана обвинила меня в том, что я, не желая отдавать храму приданое сестры, пытаюсь очернить жриц, приписав им все мыслимые и немыслимые грехи. Более того, я так противился решению Киреи стать служительницей Милостивой, что это вызывает подозрение – уж не отступник ли я сам?..
«Карающий» снова замолчал, а я, глядя на то, как он сжимает кулаки в приступе едва сдерживаемого гнева, подумала, насколько широко раскинулась паучья сеть Матери Мэлдина – похоже, она не лгала о своем влиянии, но ей все равно хотелось большего… Такие, как она, не останавливаются никогда.
Морид же, чуть успокоившись, завершил свой рассказ так:
– Меня спасло вмешательство хорошо знающей мою семью бывшей Матери Римлона – препоручив заботы о святилище более молодой жрице, она перебралась в Милест и, услышав такое обвинение, не могла остаться в стороне. У Дероны не было доказательств, полностью опровергающих обвинение Матери Ольжаны, поэтому она настояла на том, что мои слова были вызваны не отступничеством или скаредностью, а горем из-за внезапной смерти сестры, так что я отделался покаянием и денежным штрафом.
Закончив свою невеселую повесть, «карающий» опустил голову, а я, повинуясь внезапному порыву, положила руку ему на плечо:
