нишу между ящиками. Но такова судьба у стоящего в самом низу пищевой цепи. Любой из матросов может отловить его и пристроить к делу, спихнув нудную работу, дабы исчезнуть из вида и забиться в укромную щель. Это потом, по боевой тревоге каждому найдется, чем заняться. Сейчас же, в своих водах, треть экипажа изображает подобие бурной деятельности. Еще треть тянет лямку на боевых постах, а остальные додремывают в надежде на скорый обед. Ночной завтрак уже почти переварился, время набить брюхо еще раз.
— Шестая склянка! — бодро пролетает по коридору. — Миски к приему пищи готовь!
Дождались…
— Кренит нас вправо! — ругается Штырь. Он — любимчик капитана, может прочувствовать поведение лодки еще до того, как начнутся неприятности. Сейчас криволапый орк придерживает одним пальцем-сосиской штурвал и морщит нос. Железная дура перегружена едой, торпедами и кучей разнокалиберного барахла. Но для рулевого важно не это. Для него важно, чтобы лодка шла “как по ниточке”, а для этого бедолагу надо перецентровать. — Эй, крабы запойные, пару тяжелых ящиков к левому борту, махом!
Со Штырем никто не спорит. Он — единственный из первого состава экипажа, кому кэп прощает рукоприкладство. Первый после бога считает, что чуть-чуть дать в рыло за косяк — это не нарушение, а воспитательный процесс. Кто с первого раза не понимает, тому уже добавит сам командир. Но кулак у него раза в три больше, чем у рулевого, да и бьет в сердцах. После его “внушения” от переборки обычно отскребают.
Прогремели сапоги под центральным постом — это в узкой выгородке рядом с накопителями моряки муравьями вцепились в ящики.
— Легонько! Аккуратно! Не урони!
— Эй, захребетники! — в люк на нижний уровень протискивает морду Зур. Он как раз пробегал мимо и обратил внимание на суету под ногами. — Это запчасти к двигателю. Если уроните, Бдык вас в бараний рог свернет!
— Твою маму! — орут ему в ответ, хлопнув неподъемный ящик на растопыренные лапы.
— И вашу маму тоже свернет, вы механика знаете, — довольно скалится Зур.
Через десять минут матерщины два ящика меняются местами.
— Перекантовали! — рапортуют снизу, отвлекая рулевого от медитации. Штырь поглаживает штурвал и опять морщит нос.
— Пару волосков бы убрать… В центральном коридоре правый борт чуть утяжелить!
Экипаж с облегчением вздыхает. Вдоль кубриков и под мешаниной труб лежат ящики с едой и разной мелочевкой. Такие, что в одиночку можно переставить. Но это все лучше, чем проклятые запчасти.
Еще час народ суетится, натыкаясь друг на друга и пихаясь острыми углами. Наконец, после очередного “тетриса” Штырь перестает хмуриться и убирает лапы со штурвала. Все — лодка идет ровно, без вмешательства со стороны.
— Свободны, салаги! И только попытайтесь мне коку барахло выдавать с одного борта, заставлю заново все перекантовывать!
Убедившись, что одну проблему удалось спихнуть, матросы испаряются, дабы не отловил еще кто страждущий. До следующего приема пищи нужно стать призраком. И только Юнга недоуменно вертит башкой, пытаясь понять, куда все исчезли. Именно его и замечает доктор, высунувшись в коридор.
— Эй, ты! Ползи сюда, задохлик… Значит, мне нужно бинты перемотать. Поэтому встаешь сюда, держишь так и лапы не отпускаешь. Понял?
Через два часа Юнгу выталкивают обратно. Лапы у него заколдобились и не шевелятся вообще. Так и ходит, натыкаясь на все вокруг…
Далеко на востоке начинает медленно алеть краешек неба. Высунув нос наружу, шаман дергает капитана за штанину:
— Проходим границу, дальше нейтральные воды.
— Будто я не знаю, — вздыхает огромный орк в ответ, щурясь на затухающие звезды. — По правую руку Щербатый остров, слева в тумане был Приют Висельника. Все, теперь на мягких лапах… Глаз, что сверху?
— Чисто пока, босс. Но как я помню, скоро вон там рейсовый бородачей поползет. Если замешкаемся, могут след заметить.
— Это нам ни к чему… Накопители под завязку, продышались, пора и честь знать… В отсеках!
Из дыры под ногами долетает: “Товсь!”
— Приготовиться к погружению!
Пропустив Острый Глаз вниз, капитан с неожиданной грацией исчезает следом в чреве люка. Тяжело хлопает крышка, взвизгивает кремальера. Потяжелевший нос начинает зарываться в волны. Не успевает ночь уступить место предрассветным сумеркам, а подлодка уже исчезает под водой. Теперь, после раннего ужина очередная смена займет свои места, бесшумными тенями слоняясь при свете слабых сигнальных ламп. По привычке подводники даже храпят бесшумно, чтобы не выдать себя лишним звуком.
Ночь уходит, а вместе с ней исчезаем и мы, оставив после себя мутные клочья пены.
Наступает время сна. Время, когда капитан будет грезить наяву, пытаясь отловить пробегавшую мимо мысль. Мысль, как именно наш удачливый экипаж вцепится в глотку “Толстухе Берте”.
Соседи
Соседи бывают разные. Добрые или злые. Адекватные или не очень. Но при любых раскладах именно соседей используют для самооправдания и личного возвышения. Еще стрелки на них переводить отлично получается. Потому что так предками завещано, вот и стараемся.
Корова сдохла? Явно гномы пролетая булдыган уронили и все, хана животине.
Кошелек на дороге нашел? Так потому что ты внимательный, как настоящий воин. А кто потерял — тот дурак и ротозей по жизни. И если с дубьем бежит обратно кошелек отбирать, то пора звать семью, дабы отбиться.
Кошка сметану с миски на столе выжрала и, уворачиваясь от брошенного сапога, миску уронила, разбила, на скатерть нагадила? Происки из-за забора, там хвостатую плохому научили. Надо компенсацию стребовать.
Но хоть и ругались, морды изредка били и протухший навоз на чужой участок норовили подбросить, в целом жили терпимо. Все же — соседи. На островах рядом, торгуем помаленьку, в гости даже по большим праздникам толпой вваливаемся на дармовое угощение. Ну и правители между собой всегда старались подобие мира поддерживать. Ведь если окончательно кого уконтрапупить, на кого потом личные промахи сваливать? Поэтому даже длительные конфликты сводились к пограничным инцидентам, где зачастую задействовали и пушки, и корабли с десантом, и бочки с напалмом. Последние очень гномы любили использовать, пока за подобные штуки дирижабли не стали сбивать сразу, хоть военные, хоть гражданские.
Так и жили — почесываясь от прилетающих затрещин, придумывая анекдоты и прихватизируя все, до чего лапы дотянутся.
Единственные, с кем упоенно срались и кому гадили по любому поводу, это были эльфы. Длинноухие снобизмом, наглостью и желанием учить каждого, как нужно жить — достали всех и вся. Последние лет двести даже до абсолютно флегматичных обитателей Ойкумены дошло, что бледнолицые рожи любую сделку трактуют исключительно в свою пользу. И каждый, кто появился на белый свет, с рождения им должен. Потому что иначе эльфы мир не воспринимали. За что их периодически всем кагалом били, изгоняли с торговых площадей и
