Взвыв, точно зверь, Лариния вцепилась в свои роскошные косы, и пряди посыпались с ее головы, точно осенняя листва с дерева.
– Твою ж мать! – прохрипел Морид, глядя на стремительную лысеющую, покрывающуюся уродливыми лишаями жрицу, а я, выйдя из ступора, скомандовала:
– Быстрее… Сейчас тут такое начнется! – И мы заковыляли к выходу мимо бьющихся в припадке служительниц.
Дальнейший путь напоминал дурной сон – нет, на нас не рушились стены святилища, а пол под ногами не расходился трещинами, но в окутавшей храм ночной тишине все чаще раздавались дикие вопли проснувшихся жриц. Эти крики разносились по коридорам Мэлдина и, подхваченные эхом, превращались в потусторонние завывания, которые звучали со всех сторон, и от одних этих звуков становилось жутко, а если прибавить к протяжным стонам еще и холодные, кажущиеся нескончаемыми переходы, то становилось и вовсе худо.
Радовало лишь то, что Мирна хоть и дрожала от страха, но дорогу показывала вполне уверенно, и вскоре мы оказались в саду, а там уже и за воротами. Рудана ожидала нас неподалеку от стен – как и было условлено. Хотя Морид крепился изо всех сил, было ясно, что чудом станет уже то, что он сможет ехать верхом. К счастью, конь «карающего» оказался умным и спокойным животным – он стоически вытерпел нашу с Мирной возню вокруг шипящего от боли, пытающегося взобраться в седло Морида. Когда же эти усилия увенчались успехом, «карающий» просто лег на конскую шею, вцепившись непослушными пальцами в густую гриву.
– Удержишься?
В ответ Морид прохрипел нечто утвердительное, и я, вздохнув, взяла его коня под уздцы и повела по тропе. Мирна пошла за мной – в поводу она вела кобылку, на которой средь горы поклажи эдаким взъерошенным воробьем восседала ее младшая сестренка. Никто из нас не оглянулся назад – на темнеющую громаду Мэлдина.
Утро мы встретили на краю поля – забытый стог сена показался нашей измотанной бессонной ночью компании подходящим местом для привала, да и «карающему» снова стало хуже – час назад его вытошнило прямо на дорогу, а уж если вспомнить про прихваченные запасливой Мирной тюки, которые следовало перебрать…
Оставив заботы о поклаже и завтраке на послушницу с сестрой, я вновь занялась Моридом. Напоила лекарством, смазала и перевязала начавшие подсыхать на руках волдыри… А вот рана на шее, несмотря на все мои старания и настойку из Дельконы, продолжала разрастаться – от нее все так же мерзостно пахло гнилью, а полоса омертвевшей черной кожи вокруг укуса заметно увеличилась.
«Карающий», заметив мою прикушенную в отчаянию губу, тихо спросил:
– Что, совсем паскудно?
– Паскудней не бывает. – Врать, глядя в глаза Мориду, я просто не могла, а он, услышав мой ответ, тихо вздохнул:
– Послушай, жрица, может, лучше оставите меня здесь?.. Все одно я теперь обуза, к тому же кто знает, к чему может привести укус демона? Вдруг я в упыря превращусь или иную погань?
– Если бы ты обращался в нежить, то мои настойки не принесли бы тебе даже малейшего облегчения и пекли бы не хуже огня, ведь в них, кроме трав, благословение дельконских жриц, – рассудительно ответила я и, поразмыслив, добавила: – Думаю, это какой-то омертвляющий плоть яд, а значит, нам надо как можно быстрее добраться до Римлона. Возможно, тамошние жрицы знают, как бороться с подобной напастью – это ведь одно из древнейших святилищ, да и ты говорил, что там тебя знают.
Приводя такие вот доводы, я закончила смазывать и перевязывать укус, а когда вновь подняла взгляд на Морида, то увидела, что он слабо улыбается.
– Ты редкостная упрямица, жрица. Скажи, последнее слово всегда должно быть за тобой?
– По обстоятельствам. – Моя ответная улыбка вышла очень невеселой, и «карающий» вздохнул:
– Не беспокойся, раз мне не грозит стать нежитью, то до Римлона я точно продержусь, – а потом он на миг прикрыл глаза и тихо добавил: – там до нашего имения рукой подать – может, братьев увижу.
Не зная, что сказать в утешение, я просто огладила Морида по здоровому плечу, а он вновь заговорил – устало, едва слышно:
– Знаешь, когда я понял, что от Киреи совсем ничего не осталось? Когда тварь эта паскудная о желаниях заговорила… Моя настоящая сестра знала, чего я действительно хочу, а эта подделка даже не помянула об этом. Кирк, самый младший, оглох, когда ему всего пять лет было. Он сметливый парень, а потому и сам говорит, и по губам читать умеет, но я бы многое отдал, чтоб он снова начал слышать…
Не в силах ничего сказать, я лишь молча кивнула, а когда Морид, перехватив мою ладонь, сжал ее в своей, не поспешила отдергивать руку.
…Стены Римлона появились перед нашим отрядом через неделю – дорога в это святилище Милостивой была самой обычной – протоптанной ногами паломников и страждущих, а сам храм располагался в лесу. Воцарившиеся в последние дни заморозки заставили деревья сбросить остатки листвы, и теперь голые ветви растущих вокруг святилища кленов казались протянутыми в мольбе руками. Внешние стены храма были ниже и грубее, чем в Мэлдине и Дельконе, к тому же их не красили в традиционный белый, и теперь шершавый красноватый камень стал единственным ярким пятном в скованном заморозками лесу.
Остановив лошадь, я молча смотрела на Римлон, гадая, что нас ждет за его стенами, а Морид, очнувшись от болезненной дремы, прошептал у меня за плечом:
– Вот и добрались. – Горячий из-за снедающей «карающего» лихорадки выдох поколебал прядку возле уха, и я, поправив волосы, направила коня к воротам святилища. Рука Морида тут же легла мне на пояс, но это движение уже стало привычным, ведь большую часть пути мы проделали именно так. Слишком слабый для того, чтобы держаться в седле самостоятельно, «карающий» сидел позади – иногда давал советы касательно дороги, но чаще просто дремал, уронив темноволосую голову мне на плечо и сомкнув руки на талии.
За эти дни Морид сильно сдал – он истаивал буквально на глазах, потеряв за неделю едва ли не четверть своего веса, а укус твари на его шее окончательно превратился в гнилостную язву. В довершение всех бед с «карающего» начала слазить кожа, и теперь уродливые струпья покрывали его лицо, руки и грудь. Мои настойки и наговоры давали Мориду лишь краткосрочное облегчение, а потом насланная демоном болезнь начинала пожирать его с удвоенной скоростью – всего за пару часов она сводила на нет все мои усилия.
Отчаявшись, я стала вливать в «карающего» собственные жизненные токи, но такому лечению уже воспротивился он сам. Вызнав у Мирны, что именно я делаю, Морид во время очередной перевязки перехватил мою руку и сказал:
– Прекрати попусту переводить силы, жрица. Это приказ.
– Да? И с каких это пор «карающие» стали отдавать приказы служительницам Милостивой? – Я попыталась выдернуть руку, но Морид лишь крепче сомкнул обвитые льняными бинтами пальцы.
– Перестань. Тебе еще детей рожать.
– С чего ты это взял? – замечание «карающего» словно шип под сердце вогнало. Я отвернулась, смаргивая непрошеные слезы, а мой обидчик неожиданно мягко заметил:
– Я же вижу, как ты на Рудану смотришь, – не ослеп еще… А гробить свою жизнь заодно с моей не стоит – легче от этого все одно не станет.
…В этом был весь Морид – легко уступающий в малом, но при этом непоколебимый, как скала, в уже принятом решении. Опеку, которая казалась чрезмерной, он и вовсе отвергал, да еще и стыдил нас с Мирной за то, что цепляемся к нему, честному человеку, с непонятными намерениями. И куда только Малика смотрит?
Мирна от таких отповедей краснела словно маков цвет, я – просто сердилась, но «карающий» все одно оставался при своем, и, положа руку на сердце, понять его было несложно. Еще совсем недавно полному сил, спокойно командующему делами на заставе воину было тяжко смириться с собственной беспомощностью и тем, что даже в мелочах ему теперь приходилось полагаться на нас, ведь порою у него не хватало сил даже для того, чтобы удержать в разъедаемых болезнью пальцах кружку. И хотя его недовольство выражалось не в озлобленности, а в полушутливом ворчании, мне от его подколок становилось только горше. Мирна же, напротив, испытывала облегчение, когда ее услуги отвергались – на раны Морида она смотрела с плохо скрытым ужасом и, очевидно, действительно опасалась того, что «карающий» может обратиться в какую-нибудь нежить.
Самой же младшей нашей спутнице все было нипочем – Рудана чувствовала себя вырвавшейся на волю пташкой. Девочка ничего не боялась и радовалась как самому путешествию, так и любым подмеченным в дороге мелочам, будь то ярко-алые ягоды рябины, скачущая по ветвям белка или встреченный нами на лесной тропе заяц-русак.
Поскольку проходящий мимо Римлона торговый тракт делал приличный крюк в сторону, хорошо знающий эти места Морид предложил ехать напрямик – по едва заметным тропам. Так мы и поступили – на привалах варили похлебку из захваченных бережливой Мирной припасов, спали в лесу, у костра, тесно прижавшись друг к другу на подстилке из собранного лапника.
