– Хорошо, если так, – тяжко вздохнула Мирна, но тут пришли жрицы с обещанным Матерью обедом, и разговор прервался сам собою.
После еды нам дали отдохнуть от силы час, а потом был обещанный Смиллой разговор. Вначале для допроса увели Морида, затем Матерь в окружении двух старших жриц долго расспрашивала меня и Мирну. Пристального внимания Матери избежала лишь Рудана – из-за малолетства ее не стали дергать и тревожить, отправив на прогулку в местный сад под надзором тихой и улыбчивой послушницы.
Мирна под строгими взглядами жриц то бледнела, то заливалась румянцем, но не плакала, рассказав все как есть, без утайки. Запнулась она лишь тогда, когда разговор зашел о Ларинии, а Смилла, увидев, как девчушка, вновь став белее полотна, тихо бормочет «Она целовалась… Стыдно…», предупреждающе подняла руку.
– Довольно. Если хочешь, дитя, ты все остальное поведаешь во время исповеди, – после чего повернулась ко мне: – Тот нож, которым ты разбила камень, при тебе? – И, получив утвердительный кивок, приказала: – Передай его мне.
Никогда прежде я не видела такого вороженья – Матерь Римлона оглаживала нож, точно котенка, и упрашивала показать ей то, что произошла в Нижнем храме, а исходящая от жрицы сила мягко окутывала и ее саму, и находящееся в ее руках травническое лезвие. Наконец нож откликнулся на призыв Смиллы, и она напряженно застыла, глядя куда-то в пустоту широко распахнутыми глазами.
Неожиданно лицо Хозяйки Римлона исказилось – она вздрогнула, но, закусив губу, продолжала смотреть в открывшуюся лишь ей даль и словно бы не замечала ни тонкой струйки крови у себя на подбородке, ни выступившего на лбу пота, начавшего заливать ей глаза. В течение нескольких ударов сердца исходящее от Матери напряжение все нарастало, а затем Смилла, протяжно застонав, откинулась назад в кресле и, закрыв глаза, судорожно вздохнула.
– Память принадлежащего свидетелю предмета подтвердила то, что Мэлдин подвергся осквернению. Правдивость свидетелей не подлежит сомнениям, их рассказы верны. В этом я, Смилла, Хранительница Римлона, порукой. – Голос диктующей свою волю Старшей звучал устало и как-то тускло, да и сама она во время этой речи не открывала глаз.
Лишь потом, когда записавшая все произошедшее жрица поднесла лист пергамента Смилле, та, окончательно сбросив оцепенение, быстро пробежалась взглядом по строкам свидетельства и обратилась ко мне:
– Забери свой нож, девочка. И береги его: он – твоя лучшая защита.
– Непременно, Матушка. – Получив из рук жрицы свое немудреное оружие, я тут же отправила его в ножны на поясе, а Смилла тяжело поднялась из кресла и произнесла:
– Необходимые письма будут разосланы уже сегодня, а пока я сама проведу вас до комнат, – и, кивнув замершим возле кресла жрицам, двинулась вперед.
Некоторое время мы шли по коридорам в полном молчании – эти несколько часов вымотали всех не на шутку, но потом Матерь все же заговорила.
– Я увидела больше, чем следовало, Энейра. И должна заметить, что ты зря не сказала мне сразу о том, где и как впервые повстречалась с Моридом. Половина вопросов отпала бы сама собой.
– Столкновение с разбойниками не имеет отношения к Мэлдину. – Накопившаяся за эти дни усталость теперь взяла надо мною вверх – свинцовой волной она разливалась по всему телу, а потому на замечание Смиллы я ответила едва заметным пожатием плеч, но Старшая не сказала еще своего последнего слова:
– Напрямую не имеет, но приехавший за своей суженой Рэдлин живописал твой подвиг во всех красках – невеста едва не начала его ревновать. Вы разминулись всего на пару дней, а я, если б сразу поняла, с кем имею дело, не задавалась бы вопросом, как вы с Моридом решились на это безумие.
– Рэдлин – болтун, а ждать все равно было нельзя. – Воспоминание о кромлехе заставило меня поежиться от внезапно накатившего озноба, а Смилла покачала головой:
– Да, времени действительно не было. Еще пара жертв – и демон обрел бы свободу. А человеческую кровь он, судя по всему, научился выпрашивать у Ольжаны мастерски.
На этих словах мы дошли до выделенных нам прежде комнат: Мирна тут же кинулась к Рудане – послушница уже привела ее с прогулки и теперь играла с девчушкой в куклы, а я, не найдя Морида, вопросительно взглянула на все еще стоящую в дверях Смиллу.
– Что с ним?
– Я велела перевести его в храмовую келью – это несколько нарушает устои, но теперь Мориду следует находиться как можно ближе к средоточию сил Милостивой, – спокойно ответила Матерь и развернулась, чтобы уйти, но я, мгновенно забыв об усталости, бросилась за ней.
– Вы его вылечите? Я могу чем-то помочь? – Сама не своя от охватившего меня волнения, я схватила Смиллу за руку, но она не обратила внимания на эту дерзость. Лишь грустно качнула головой.
– Он умирает, Энейра. Все кончено.
– Но почему? Ему ведь ненадолго становилось легче?
Споря со Старшей, я нарушала все принятые в святилищах устои, но и смириться с вынесенным «карающему» приговором так просто не могла. Морид – борец по природе, он справится с насланной болезнью, если только ему не откажут в помощи…
Очевидно, все эти мысли ясно отразились на моем лице, потому что Смилла, наградив меня долгим и печальным взглядом, грустно вздохнула.
– Никто не отказывает Мориду в помощи, но все, что мы можем теперь сделать для него, – лишь на время утишать боль и молиться. Пойми, он был обречен с самого начала, ведь из-за проклятия, наложенного на него тварью, он должен был сам стать такой же нежитью. И если бы Морид, вступая с ней в борьбу, по-прежнему думал о мести, так бы и вышло. К счастью, им руководили не обида или жажда расплаты, а желание защитить вас с Мирной – именно поэтому проклятье пало лишь на его тело, не тронув душу. Он останется человеком – до самого конца, и Аркос не будет иметь над ним власти.
Каждое произнесенное Смиллой слово, казалось, тут же обращалось камнем, что тяжким грузом ложился на плечи, но я все же нашла в себе силы распрямиться.
– Если мне будет позволено, я буду с Моридом все то время, что ему осталось… Мне ведомы травы, способные утишить боль… Я…
– Не продолжай. – Матерь подняла руку, заставив меня замолчать, и вновь покачала головой: – Я не могу отказать тебе, но должна предупредить – нож показал мне не только прошлое, но и грядущее. В плату за оказанную Хозяином Троп помощь тебе надо будет пройти по самому краю обрыва, по лезвию ножа… И я не знаю, хватит ли у тебя на это сил. Уедешь сейчас – и приготовленной Седобородым тропы удастся избежать. Подумай…
Несмотря на это увещевание, с ответом я не медлила.
– Уже подумала, Матушка. Я остаюсь.
Римлон.Десять дней спустя
После долгих дней ненастья солнце ненадолго вернуло себе власть – оно прогнало сырость и холод, вновь напоминая об ушедшем лете.
Вот только сидящему на сливовой ветви ворону яркий блеск лучей пришелся не по вкусу – сердито встопорщив перья, вестник Седобородого хрипло каркнул, всполошив тем самым чирикающих о каких-то своих важных птичьих делах воробьев.
Серая братия немедля перебралась подальше от сердитого соседа, а ворон, проводив их внимательным взглядом, вновь повернулся к небольшому окну, выходящему аккурат в принадлежащий святилищу сад. Сквозь забранные в частый свинцовый переплет стеклянные шарики было невозможно разобрать, что происходит в храмовой келье, но старая птица обладала терпением и мудростью и таки дождалась своего.
Дрогнув, отворилась одна из тяжелых створок – стоящая у окна молодая русоволосая женщина в одеянии жрицы взглянула на по-летнему синее, безоблачное небо и, повернувшись, сказала куда-то в глубину комнаты:
– Сегодня прекрасный день, Морид, – так солнечно и тепло. Даже не верится, что скоро зима.
– Я хочу посмотреть. – Голос ответившего ей мужчины прервался хриплым кашлем, и жрица немедля отошла от окна, но вскоре вернулась, и уже не одна.
Опирающийся на ее плечо мужчина более всего напоминал скелет, обтянутый посеревшей, покрытой струпьями и язвами кожей. Полотняные бинты полностью укутывали его кисти и запястья, на свежей перевязи, что виднелась в вырезе рубахи, уже проступили алые и желтовато-зеленые пятна – более всего Морид походил на восставшего из могилы варка, а о его истинном возрасте теперь напоминали лишь темные, еще не тронутые сединой волосы да по-прежнему яркие глаза.
Чуть нагнувшись вперед, «карающий» жадно смотрел на залитые солнечным светом стволы деревьев, на посыпанные песком дорожки меж укрытых опилками и укутанных рогожей розовых кустов, и каждый его вдох сопровождался тяжелым надсадным хрипом.
Наконец, Морид отвернулся от окна и, посмотрев на свою бессменную сиделку, сказал:
– Действительно хороший день. В такую погоду сидеть в четырех стенах грех – ты бы прогулялась, Энейра. Тени под глазами тебе не идут, а компания из меня сейчас преотвратная. Я похож на ту высохшую яблоню в саду – только скрипеть и могу.
