– Вы видите ее темнейшество? – раздался голос Козельского, но Виктор еще раньше узнал нотариуса по круглой блестящей лысине, украшенной пигментными пятнами.
– Сто раз уже спрашивали! – прогнусавил Грабарь, вечно страдавший насморком. – Она просила не беспокоить ее ни в коем случае, говорила что сама выйдет на связь.
– Но уже долго. Делов‑то, забрать иглу у девчонки! – Нотариус нервно поерзал на гладком паркете.
– Ну да, скажете тоже! Тут аккуратность нужна, иглу нельзя ломать ни в коем случае, сами же понимаете! – Грабарь уткнулся носом в мятый платок и шумно высморкался.
Виктор догадался, что Блаватская находится за Барьером, и впал в ступор – такого варианта событий он не предусмотрел и принялся размышлять. Козельский и Грабарь его не видели, он стоял за выступом стены, поэтому время на раздумье было. Его насторожили слова «девчонка», «игла» и «нельзя ломать», захотелось узнать, что все это значит. Какое очередное злодейство задумала коварная дьяволица? Может быть, надо поспешить и разбить чертов чемодан, чтобы «ее темнейшество» осталась на той стороне навсегда или скиталась бы в поисках другого выхода долгие годы? Виктор решил, что пора действовать, и, вскинув лом над головой, ринулся вперед.
Услышав его топот, Грабарь и Козельский подскочили, как ужаленные, и заслонили головы руками, думая, что удары лома обрушатся на них. Виктор размахнулся и нацелился, готовясь вонзить лом заостренным концом в самое нутро чемодана, напоминавшее светящиеся кишки мистического чудовища, но неожиданный удар в спину отправил его в полет. Виктор выпустил лом из рук, тот пролетел высоко над чемоданом, вонзился в окно и вынес вставленный вместо стекла мозаичный щит. Осколки мозаики со звоном посыпались на подоконник и паркетный пол. Пламенеющий рассвет и сырость ноябрьского утра хлынули внутрь. Красное небо сменило мозаичный узор в окне – по крайней мере, Виктору, лежащему на полу, были видны только огненно‑кровавые облака.
– Ах ты, тварь! – Раздалось над головой, где‑то позади. – И откуда ты выполз?!
Перекошенная в злобе круглая физиономия нависла над ним, цепкие руки схватили и дернули ткань худи у него на груди. Зарубин узнал аптекаря из их бандитской шайки, тот обильно орошал слюной его лицо, крича еще что‑то, но внимание Виктора переключилось на Козельского, повисшего на плотной бархатной портьере с диким воплем: «Свет!». Нотариус тщетно пытался задвинуть ее: похоже, в потолочной шине что‑то заклинило, когда он дернул портьеру слишком резко. Послышался треск, хруст, сверху посыпалась штукатурка, и Козельский с портьерой свалился на пол, а следом упали шина и кусок бетона. Покалеченный клерк взвыл от боли и закричал:
– Арчи, помоги мне!
Аптекарь бросил терзать Виктора и ринулся на помощь к нотариусу.
– Надо срочно накрыть чемодан! – заорал тот, пихая ему в руки собранную в комок портьеру. – Свет дает помехи! Темнейшество и Марк не смогут вернуться!
Зарубин вспомнил, что портал никогда не использовали при дневном и электрическом свете, причем от последнего какие‑то помехи оставались еще несколько часов после того, как свет выключали, поэтому нигде в апартаментах Божены не было электрических ламп. Объяснение этому оказалось слишком мудреным для Виктора, в физике он никогда не разбирался, да и не хотел, поэтому в подробности не вникал. Сейчас ему тем более было не до этого. Окинув взглядом гостиную в поисках упавшего лома, Виктор заметил, что Грабарь куда‑то исчез, и это его насторожило. С чего бы таксидермист вздумал покинуть поле боя как раз в том момент, когда врага сбили с ног?
Вдалеке, за пределами апартаментов, послышался странный гул, идущий из глубины коридора. Виктор хотел посмотреть в ту сторону, но над лицом закружилась крупная муха со светящимся зеленым телом, потом еще одна и еще. «Адзе!» – шокирующая догадка словно ужалила мозг. Зарубин бешено замахал руками и начал перекатываться к стене, вставать и бежать уже не имело смысла: в дверном проеме роилась огромная туча из черно‑зеленых искр, которые фейерверком разлетались от нее по всей комнате.
Мухи Грабаря были не просто омерзительными тварями, а колдунами‑трупоедами, забиравшимися в своих жертв через нос, глаза и уши, а затем выедавших все внутри так, что оставалась лишь внешняя оболочка – шкура или кожа, под прикрытием которой они могли передвигаться. Оболочка не портилась благодаря ферменту, выделенному мухами адзе, а их колдовские способности придавали оболочке жертвы первоначальную форму тела. Из всех чучел Грабаря настоящим, изготовленным по правилам таксидермии, было лишь чучело медведя. Оно имело крепкий каркас и служило тайным переходом в апартаменты Божены. Все остальные были вместилищем для адзе, в их телах жили тысячи кровожадных убийц, которых Грабарь держал под заклятием и выпускал только по необходимости. Видимо, необходимость возникла, и теперь Виктор извивался на полу бешеным червяком, пряча лицо и закрывая уши руками, чтобы не допустить проникновения мух внутрь тела, а те нещадно кусали его везде, где могли достать.
Отправляясь на дело, Виктор прекрасно понимал, что Грабарь может натравить на него своих мух, мало того, он был почти уверен, что именно так и умрет, но надеялся уничтожить чемодан‑портал до наступления этого жуткого момента. Однако, судя по всему, надежды не оправдались. Сквозь узкий прищур и тучи роящихся мух Виктор увидел Грабаря, тот стоял и смотрел на него, скрестив руки на круглом животе.
Нотариус и аптекарь возились у чемодана, пытаясь соорудить из портьеры подобие ширмы, при этом они переругивались, обвиняя друг друга в нерасторопности.
– Не так, не так, не видите разве, что свет падает с другой стороны? – суетливо бормотал аптекарь Арчибальд Рогов, которого все обычно звали Арчи.
– Мне кажется, он со всех сторон падает, – ворчал Козельский. – Тащите сюда еще одно кресло!
– Откуда столько света, не пойму? – вклинился обеспокоенный голос Грабаря.
Виктор не видел света, крепко зажмурившись в тот миг, когда муха попыталась залезть ему в глаз. Он почувствовал, как внутри, под сердцем, странно защекотало, и перепугался, решив, что мухи все‑таки проникли в тело и вот‑вот начнут его пожирать. Но боли все не было, вместо нее вдруг резко обострилось чувство омерзения к самому себе, стало жарко от накатившего тяжелой волной стыда, угрызения совести начали терзать так, что даже мухи адзе едва ли могли доставить подобные мучения. Виктору показалось, что он сгорает заживо, а все его тело превратилось в раскаленную головешку. Сквозь жар он почувствовал, что мухи перестали его донимать. Они все попадали замертво. С трудом разлепив горячие веки, Виктор увидел на полу рядом с собой целые кучи дохлых крылатых тварей. Гостиную заливало яркое сияние. Снопы золотого света метались по полу. Оконный проем заслоняло что‑то белое, рыхлое с виду, и округлое, как нетронутый сугроб.
– Откуда столько света? Он проходит сквозь ткань! – завопил аптекарь, барахтаясь под навесом из портьеры, накинутой на кресла.
– Не дергайтесь, Арчи! Кажется, ее темнейшество возвращается!
Слова нотариуса заглушил дикий вопль Грабаря, упавшего ничком на пол и забившегося, словно в припадке.
– Бегите отсюда! Заберите чемодан! Здесь люцифлюсы! – орал он таким диким голосом, будто его резали.
Виктору становилось все хуже, но любопытство оказалось сильнее, ведь ему давно хотелось выяснить, кто такие эти люцифлюсы. Пусть даже Козельский не врет, и это будет последнее, что Виктор увидит в жизни, но такой жизнью он уже давно не дорожил.
19. Феникс
Узкая тропинка, отходившая от широкой грунтовой дороги, вела прямиком в гущу леса: ветви сплетались низко над ней, и приходилось пригибаться под колючими хвойными лапами. Длинные бороды мха свисали до самой земли, заслоняя и без того плохую видимость: свет луны почти не проникал сюда, лишь зеленоватое свечение, исходившее от заболоченной почвы, немного разбавляло кромешный мрак под ногами. Вокруг беспрерывно что‑то шуршало, вздыхало и хлюпало, иногда раздавались громкие чавкающие звуки, словно в болотной трясине возились неведомые существа.
