18. Люцифлюсы
Тусклый ноябрьский рассвет заглянул в зарешеченное подвальное окошко торгового дома на Чернавинском проспекте. Розоватый луч скользнул по лицу спящего на земле человека, закутанного в грязное одеяло.
Виктор Зарубин, экс‑директор детской арт‑студии, недовольно поморщился и, заслоняясь ладонью, приоткрыл глаза. Увидев клочок неба, подсвеченного разгоравшейся зарей, он встал, сбрасывая одеяло, и, шатаясь спросонья, подошел к отбитому зеркалу, прислоненному к кирпичной стене подвала. Из трещины в рассохшейся деревянной раме торчала зеленая пластмассовая расческа. Кое‑как усмирив с ее помощью свою буйную шевелюру, еще не тронутую сединой, мужчина плеснул себе в лицо водой из пластиковой бутылки, вытерся полотенцем, висевшем на отопительной трубе – оно оказалось приятно теплым, и переоделся из грязной, но добротной и очень теплой флисовой пижамы в спортивные брюки и безразмерное худи с огромным капюшоном. Сбросив замызганные трикотажные кеды, он надел чистые белые носки и крепкие кожаные кроссовки. Одежда была приготовлена с вечера и висела на вешалке, зацепленной крючком за какой‑то вентиль. Виктор достал вещи из тайника заранее, чтобы складки успели расправиться. В тайнике имелось все необходимое для жизни. Сбегая из дома, он основательно подготовился, чтобы как минимум месяц можно было ни в чем не нуждаться, и отыскал надежное укрытие, – там, где его точно никто искать не будет. А если и будет, то все равно не найдет, потому что люк заброшенного погреба в подвале был покрыт слоем спрессованного за долгие годы сора, пропитанного влагой и поросшего мхом, как и земля вокруг. Виктор узнал об этом погребе случайно, еще три года назад, когда они с нотариусом Козельским обрабатывали в этом подвале бизнесменов, не желавших продавать свои кофейни, бутики и ювелирные лавки. Мало кто из них согласился на сделку добровольно: Чернавинский проспект располагался в историческом центре города, и вдоль торговых домов, расположенных там, любили прогуливаться респектабельные горожане. Бизнес приносил хороший доход, поэтому никто из владельцев не хотел его уступать ни за какие деньги. Пришлось Виктору с нотариусом заставить несогласных подписать необходимые бумаги, а после убить их способами, имитирующими различные несчастные случаи: кого‑то отравили лекарствами, кого‑то стукнули головой о бетон и отнесли в подъезд жилого дома, под лестницу, будто бедолага сам упал, кого‑то усадили в автомобиль и столкнули с моста, предварительно разрушив бетонное ограждение, для некоторых инсценировали суицид. Для такой деятельности, помимо творческого подхода, требовалась масса различных приспособлений, которые нужно было где‑то хранить, – желательно, подальше от посторонних глаз и поближе к пыточным местам, поэтому Козельский поручил Зарубину выкопать тайник в подвале, где был земляной пол. Но Виктору даже напрягаться не пришлось: как только он начал копать, лопата ударилась в толстую металлическую крышку, и обнаружился тот самый погреб, полный банок с разноцветной плесенью, давно уничтожившей все их содержимое.
После того, как торговый дом на Чернавинском был полностью взят, погреб стал не нужен: всё то, что могло стать уликами, из него убрали и напрочь забыли о тайнике. Тогда Виктор и представить себе не мог, что глубокая яма в земле снова пригодится ему, да еще для собственного укрытия: он провел там всю последнюю неделю, боясь высунуть нос наружу.
Как только Божена Блаватская, месяц назад приехавшая в город, отправила его в отпуск, о котором он ее не просил, ему сразу стало ясно, что пора сматывать удочки. Но как это сделать, если у коварной дьяволицы везде были свои люди?! Куда бы он ни отправился, его могли найти в любом городе мира.
Понимая, что от расправы ему не уйти, Виктор не собирался сдаваться без боя. Такая жизнь давно ему опостылела, но он понимал, что избавление возможно лишь посмертно. Божена не позволила бы ему сбежать вместе с ее тайнами, она панически боялась каких‑то загадочных люцифлюсов, и предатели мерещились ей всюду, особенно в тех, кто давал слабину, – в таких, как Виктор. Она не раз намекала ему, что он стал плохо справляться со своей миссией, заключавшейся в том, чтобы портить детские души, превращать детишек в маленьких чудовищ, из которых должны были вырасти настоящие монстры в человеческом обличье. Взявшись за это дело, Виктор поначалу не испытывал угрызений совести, хотя и особого удовольствия, как некоторые его соратники из тайного общества, не получал. Общество, по слухам, возникло чуть ли не полтора века назад, Божена Блаватская основала его по примеру своей родственницы‑теософа с той разницей, что родственница своим учением вела людей к просветлению, а Божена заигрывала с тьмой, получая от нее бессмертие и силу – не задаром, конечно. Всем, вступившим в общество, полагалось трудиться ради наступления эры вечной ночи, не в буквальном смысле, само собой, – гасить солнце Божена не собиралась, она мечтала ввергнуть человечество в духовный мрак и не оставить ни единой светлой души в целом мире, чтобы все люди утратили способность мечтать, творить и любить, а испытывали вместо этого лишь низменные чувства, такие как страх, тоску, гнев, злость, и стремились к одним только животным удовольствиям. Деятельность общества была платой за мистические дары, получаемые от некоего демонического существа, с которым Божена сотрудничала лично, не объясняя, что оно из себя представляет, имеет ли тело, или же является бесплотным призраком. Упоминая о нем в разговоре, Блаватская неизменно называла его «тот, кто все контролирует». Даже странно, что она не придумала для него какого‑нибудь прозвища на латыни, – латынь была ее страстью. Например, для своих соратников она изобрела дурацкое словечко «этернокты» – производное от названия самого общества «Aeterna nocte», что означало «вечная ночь». Прозвище долго бесило Виктора: по его мнению, оно звучало, как экзотическое нецензурное ругательство, но постепенно он привык. Ко многому пришлось привыкнуть за годы, проведенные в шайке злодеев, куда его завербовали обманом, пообещав помощь в исполнении мечты, – Виктор грезил о собственном театре. В итоге получилось открыть только скромную арт‑студию, где устраивали детские игровые спектакли. Мечта завяла, как розовый куст на прокисшей почве, – казалось, мозги превратились в нечто вязкое, и не только мечта, но и все прочие светлые мысли сгнили там в одночасье. Липкий, как жидкое тесто, туман то и дело наполнял голову и перемалывал его разум, вызывая чуждые прежде желания. В глубине души Виктор ничего такого не хотел, но вскоре глубина исчезла, словно ее затянуло толстым слоем ила. Постепенно он поверил, что также, как и ББ, жаждет наступления эры вечной ночи и, хотя не отдавал себе отчета в том, зачем это надо именно ему, но делал свое дело на совесть.
После каждого спектакля, включавшего в себя какую‑нибудь подвижную игру‑состязание, Виктор Зарубин собственноручно вручал победителям пластмассовые медали на атласных ленточках и мягкие игрушки с секретом: счастливые дети не подозревали о том, что внутри плюшевых мишек и заек затаились крошечные живые существа, похожие на лысых обезьянок с огромными зубастыми ртами и оттопыренными ушами. Это были зулусские тиколоше – злые духи из мира мертвых, способные обретать плоть в мире живых. Они насылали на детей кошмары или пугали их, вызывая сонный паралич и лишая возможности убежать или закричать, толкали их на дурные поступки, доводили до истерики. Родители, само собой, не видели этих существ, так же, как и все остальные люди. Тиколоше могли становиться невидимыми и показывались на глаза лишь своему маленькому хозяину. Некоторые дети привыкали к тиколоше и, пользуясь их силой, начинали вытворять разные пакости, но чаще их неокрепший организм не выдерживал постоянного стресса. После гибели ребенка тиколоше, повинуясь наложенному на них колдовскому заклятью, возвращались назад к Зарубину вместе с приличной порцией недожитка. От детей его всегда оставалось много, но большую часть забирала Божена, в качестве членского взноса и платы за новых особей, запас которых пополняла на ярмарке в Лихоморье. Каждый год, в равноденствие, туда съезжались купцы со всего мира, находившегося за Барьером – так Блаватская называла грань, разделявшую обычный и мистический миры. Пересекала она эту грань с помощью особого устройства, которое хранилось в старом чемодане. Божена берегла его, как зеницу ока, уверенная, что аналогов подобного аппарата больше не существует, как и человека, способного его воссоздать.
