Ознакомительная версия.
Пошел восьмой год, как мы расстались. Я уже почти забыл, как выглядит мой племянник, да и ты навряд ли меня узнаешь. Твой дядя сильно постарел и мало похож на того короля Алариха, которого знал ты в детстве.
Должно быть, и ты изменился. Если бы я только смог тебя увидеть, знаю, многие хвори отступили бы. Надеюсь, ты не откажешь мне в этой просьбе. Как знать, может, это будет последний раз, когда мы с тобой встретимся… »
Письмо выскользнуло из рук. Расин сидел у окна, глядя на широкую долину Люмиона. Река вздыбилась, потемнела. Над Пятью колокольнями стояли тяжелые, налитые тучи, тревожно озаренные по краям солнцем. Неспокойно и грустно было на сердце.
И впрямь восьмой год… Неужели так скоро…
Они с королем вели переписку, но все урывками, по случаю. Каждый год собирался Расин съездить на родину, и всякий раз срочные дела оставляли его в Люмийском анклаве то на месяц, то на полгода. Сколько же всего пронеслось?
Смута, два неурожайных года, и долги, долги… Глухая нищета стояла в княжестве после старого правления. Последние мятежники сбивались в разбойные шайки и озорничали по лесам, народ теребили – совсем спасу не было. Жаловались окраины, прося защиты от притеснений Эрейского королевства. Ненасытная эта утроба иногда отходила от праздников и шумного безделья, вспоминала о былом величии и в голос заявляла о своих якобы правах на люмийский трон. Нынче королевство опять заегозило, чувствуя, что время в Светлых морях настало темное, и высшей справедливости искать было не у кого. Чувствовал это и Расин. По всему видать, не за горами новая война, быть может, пострашнее всех предыдущих…
В ту неспокойную пору Архипелаги друг другом интересовались мало: своих забот хватало. Но слухи о том, что король Аларих помешался, все же бродили, долетая даже до Люмийского анклава. Письма дяди, спокойные и сдержанные, сомневаться в его здравомыслии не позволяли, и все, что творилось в Светломорье, понимал он верно. Но теперь Расину сделалось не по себе. Припомнились и сплетни о странностях короля, и разговоры о беспорядках в Лафии, и то, как скоропостижно, а главное, загадочно ушли из жизни многие венценосные особы Светлых морей. Неужели это начало?..
– Как знать, может, это будет последний раз, когда мы с тобой встретимся, – повторил Расин. – Когда мы с тобой встретимся…
Он поднялся из-за стола и теперь стоя смотрел, как сгущались за окном грозовые облака. Сережка из горного хрусталя вспыхивала слезой, ловя солнечные лучи. В минуты раздумий, как сейчас, Расин теребил и дергал ее.
Кто-то взял его за руку.
– Сейчас ухо себе порвете, ваша светлость.
Князь обернулся.
– А, вы, Леронт…
– Вот почему вас не было за обедом, – Леронт поднял с пола лист бумаги и перевернул. – Из Лафии?
– Именно так.
– И что пишет ваш дядя?
– Да все то же. На востоке неспокойно, Светлые моря уже не те, и вообще, раньше и трава была зеленее, и солнце жарче… – князь улыбнулся. – Я пойду, прогуляюсь.
– Колдун утром говорил, что гроза будет.
– Вот и хорошо – землю смочит. А вы Лэма найдите. Вечером, часов в восемь, посидеть нужно. Разговор будет, – и он вышел из покоев.
Тучи пролились дождем над Пятью колокольнями.
Это была первая гроза в этом году, с оглушительным громом и ясными зарницами. В посвежевшем воздухе стоял запах молодой травы, сырой земли и медовый дух, что разливается после сильных гроз. Ребятня с визгом высыпала на улочки, чтобы повозиться в глине, возводя крепости и замки.
Расин улыбался, глядя на них, и приветливо кивал горожанам, снимавшим шапки. Когда-то и он так же лепил города из песка, представляя себя то королем, то воителем. И как все просто было в том песчаном городе! Если бы в жизни было хотя бы вполовину так же хорошо и понятно…
Князь стегнул коня и повернул в сторону зубчатой стены Государева леса.
Огоньки свечей теплились в граненом хрустале, брызгали разноцветными искрами. Светились золотые звездочки на корешках книг в сафьяновых переплетах. Сгущались за окном сумерки ранней весны. Пять колоколен отходили ко сну, а Расин все не возвращался.
Леронт встал задернуть бархатные гардины. Над зубцами крепостной стены, на сине-зеленом небе светился рожок месяца. Рядом с ним одиноко дрожала хрустальная звезда.
– Сквозь памяти глубокие туманы, – негромко начал граф, глядя на нее, – идя на зов стареющей луны… А вы помните, как дальше?
– Ищу я гавань в позабытых странах, – раздался сверху приятный голос, еле уловимо растягивавший слова на южный манер, – на вечных берегах моей весны. Знаете, кто писал?
– Князь Расин, кто же еще. Стихи почти десятилетней давности…
Послышался шелест ломких страниц, глухой стук книги, которую ставили на полку, и снова прозвучал южный акцент:
– А почему вы их вспомнили?
– Слезайте оттуда, Фиу, расшибетесь ненароком.
– Иду. Подержите-ка.
Леронт обернулся. Рядом с ним, на развернутой стремянке, стоял Фиу Лэм и вытаскивал фолиант с верхнего стеллажа, морщась от пыли. Граф принял тяжеленный том, и чародей спустился, подобрав полы мантии. Был он худощав, миловиден, а из-за вьющихся светлых волос и черного одеяния с белым воротником походил на молодую монахиню.
– Благодарю, – Лэм забрал свою пудовую находку и устроился в кресле.
Леронт откупорил бутыль «Люмийского истока» и разлил вино по бокалам. Напольные часы в деревянном футляре со звоном пробили восемь.
– Вы ведь так и не ответили. Я говорю про стихи Расина.
– Мне кажется, нам скоро предстоит путешествие в «гавань в позабытых странах», на родину его светлости. Нынче днем он получил письмо от короля Алариха, был сам не свой.
– Догадка верна, но в ту самую гавань вы не попадете, будьте уверены. Расин писал не просто про Лафию, а именно про город, где он жил когда-то. Там, «на вечных берегах весны» и остался Серен, который теперь никогда не постареет. На траурных портретах не стареют…
– Как я понял, король совсем плох, – продолжал граф. – Говорят, впадает в слабоумие, и по временам страдает приступами меланхолии.
– Да слышал я эту сплетню, – по лицу Лэма прошло брезгливое выражение. – Еще у себя на родине, на Юге, слышал. Там при дворе это привычный разговор, как о погоде обмолвиться. Но никого из тех, кто болтал, не могу назвать людьми достойными. – Фиу закрыл глаза и через мгновение открыл их. В его зрачках ярко горели две свечи.
Леронт покачал бокал, разглядывая в рубиновом напитке тонкую взвесь.
– И надолго едем, как думаете?
– Там видно будет. Если все хорошо, то к лету вернемся.
– А если нет?
– Ну, тогда за удачу. – Лэм взял бокал и протянул Леронту. Звякнул хрусталь.
– За удачу… – эхом повторил чародей и по-кошачьи прищурился, глядя на огонь.
Через три недели после этого разговора Расин уже был в Лафии.
Апрельский дождь пролился над городом до последней капли, и снова отразилась в морях безоблачная высь. Солнце клонилось к закату. Когда угасающее светило коснулось башен Лафардской арки, Расин шевельнулся, отпустил мокрые перила и двинулся дальше. Славный вечерок выдался, безмятежный, как вода залива в штиль.
Лестница с чугунными перилами начиналась у подножия Андорских высот и вела к воротам королевского парка. Между лестничными маршами в двадцать ступеней открывались смотровые площадки, обращенные в разные концы города.
Россыпью золотых огней лежала гавань. Вдоль нее берег облепили домишки Старых верфей с веселой и неунывающей беднотой, где все – Расин это знал – было настоящим: и горе, и радости, и городские легенды. С другой стороны растеклось море зелени, темное в сумерках, в котором посверкивают шпили Асфеллотских особняков. Золотые спицы ловят закатные блики, словно перемигиваясь. Вон гомонит, суетится в своих извилистых улочках Лафия торговая, ремесленная, оканчивая полный забот день…
Расин встал на верхней площадке и обвел взглядом город, чувствуя, как защипало в горле.
– Вот я и вернулся, – тихо сказал он. – А ты все такая же, как была…
Пальцы коснулись витого узора на перилах. Князь не глянул на него, без того знал, что это было. Лестницу строили давно, до смены династий, и остался кое-где герб старого правящего рода – скрещенные ветви лимонного дерева, в которых извивался серебряный змей.
Асфеллоты.
Уже триста лет не правят они на Востоке, их свергли за жестокость и мятежи против Лакоса, но изжить память о них вряд ли удастся. На всем здесь стоит их тяжелая печать, даже само слово «Лафия» – Асфеллотское. «Лимонный сад»…
Холодное скользкое серебро на ощупь казалось змеиной чешуей. Расин брезгливо убрал руки с перил, и тут же в спину уперся пристальный взгляд. Взгляд не враждебный, но князь по привычке обернулся так быстро, что любой на месте Леккада Селезня отпрянул бы. А глава королевской стражи и не моргнул: стреляная был птица. Абы кто правой рукой Алариха двадцать лет не продержится. При виде его отлегло от сердца: старый лафиец почти не изменился. Только серебра в бороде прибыло.
Ознакомительная версия.
