Так и оказалось. В дверь храма, специально сделанную низкой настолько, что любой входящий поневоле поклонится стоящему в трех шагах за порогом золоченому идолу Радегаста, следом за Дражко вошли Скурлата, Далимил, Годион, Лют-пращник и еще несколько дружинников. Положив в деревянную дароносицу-поднос мешочек со звонким золотом и высказав идолу свои просьбы, Дражко оглянулся, проверяя, нет ли в храме посторонних, и, убедившись, что всех присутствующих знает в лицо, дал указания:
– По прибрежной дороге, в обход, чтобы с посольством не встретиться, сюда движется полк из пятисот дружинников. Пошлите кого-нибудь, чтобы срочно поторопили. Там две конные сотни. Эти пусть оставят пеших воев и рысью мчат сюда. Герцог настаивает, чтобы мы поторопились с отъездом. Думаю, неспроста. Он все еще надеется захватить Свентану.
– Я отправлю человека, – сказал Годион.
– И еще… – продолжил воевода и снова глянул на дверь. Вошел новый человек, но и его Дражко знал – это сотник стрельцов, что так удачно командовал навесным обстрелом дороги. – Сигурд желает посмотреть на убитых франков. Я поведу его, и чтобы не сказал кто ненароком невпопад…
Он повторил, что рассказал Трафальбрассу.
– Сделаю, – кивнул головой Скурлата. – Все равно моего знакомца рядом с Сигурдом нет. Может, найду его в городе… На службу я не пойду. Меня здешние волхвы не любят. Они всех новых нищих не любят, считая их данскими шпионами. Меня вчера так тщательно расспрашивали, что и сегодня могут узнать.
– Все точно сделайте! А я пошел – не слишком вежливо оставлять посла одного. И потом, там толпа бестолковых бояр вертится – могут наболтать лишнего. Вы еще немного поговорите с Радегастом, а потом отправляйтесь с поручениями. И не все сразу.
И воевода, приветливо кивнув стрельцовскому сотнику, вышел один. Тылы он обезопасил, кажется, полностью.
Как князь и предполагал, посол, стоя среди других членов посольства, смотрел не на стены храма Свентовита. Хотя этим были заняты все прочие – и горожане, которые не однажды все это видели, и даны, для которых посещение храма не просто редкость, а большая честь, и даже бояре-бодричи, у которых интерес пересилил внимание к Трафальбрассу. А последний любовался не только изумительной резьбой, но и время от времени поглядывал через плечо на дверь маленького храма Радегаста. И, казалось, остался доволен, что Дражко вышел один. Это мало походило на совещание воеводы с дружиной, слишком уж быстро князь вернулся, да и что может быть за надобность в таком совещании, когда Дражко только что от дружины пришел на площадь.
Осмотр резьбы по стенам храма закончился у последнего изображения – охоты Полканов[56] на диких туров. Даже на охоте Полканы не расстались со своими доспехами. Полканов множество, но у каждого доспех разузорен по-собственному. Неизвестный художник постарался, не жалея времени, сил и фантазии, изобретая эти узоры, но каждый узор непременно формировался вокруг посолони, обозначающей неуклонное вращение солнца.
Внутрь, в само здание, вела только одна маленькая дверь, тоже покрытая значительной ритуальной резьбой, обладающей, как говорили, магической очищающей и защитной силой. Едва гости и идущие за ними бояре со свентанцами подошли к ней, как на пороге показался Колопас. Верховный волхв осмотрел толпу и опять молчаливо стукнул своим большим вызолоченным посохом в землю.
Дражко успел присоединиться к посольству как раз к тому времени, когда предстояло пройти внутрь большого храма. Герцог Трафальбрасс с улыбкой взял воеводу под руку, как лучшего сердечного друга.
– Ну, так что же хорошего обещал тебе, разлюбезный мой князь, твой защитник и покровитель Радегаст? – спросил он с милейшей кошачьей улыбкой.
– Радегаст милостив к тем, кто бывает честен в бою и не приемлет коварства. Он шепнул мне на ухо, что берет свентанцев под свое покровительство и поможет отбить любого врага, как бы силен он ни был, – шевеление громадных княжеских усов тоже изображало добродушие и прекрасное настроение.
И герцог продолжал улыбаться, хотя по напряжению пальцев Сигурда воевода понял, какой ценой гасится кипящая ярость страстной пиратской натуры, готовой в любой момент превратить улыбку в дикую гримасу жадного хищника.
– Ты всерьез надеешься, что Радегаст сильнее христианского бога франков?
– Я не берусь спорить о силе богов, – мягко и уклончиво ответил воевода. – Тем более что жрецы наши постоянно утверждают, что Бог всегда один, только разные народы по-разному зовут его, точно так же, как по-разному произносят слово «мама». А исход любой битвы решается там, куда не проникает скудный человеческий разум. Однако наши небесные покровители в благодарность за уважение могут наделить характер воев неуступчивым духом и против франков, и против любого другого врага. Это Радегаст обещает, и я ему верю.
Трафальбрасс и этот укол перенес, не изменив выражения лица.
– А ты, дорогой герцог, не собираешься обратиться к кому-то из наших богов?
Герцог в раздумье чуть не игриво склонил голову.
– Я собираюсь задать вопрос Свентовиту. Он всегда бывает честен?
Дражко ответил настолько серьезно, что своими словами убрал улыбку с лица Сигурда:
– Он никогда не обманывает. К сожалению, не обманывает даже злобных врагов.
– А почему – к сожалению? – не понял герцог.
– Иногда это бывает необходимо. Это часто бывает необходимо. Война – это совсем не рыцарский турнир, и там военная хитрость, как тебе наверняка хорошо известно, всегда была в почете. Ни одна война не обходится без засад, ложных и обходных маневров…
Герцог кивнул, вздохнул и, на правах почетного гостя, шагнул за порог первым. При всей дикости пиратской натуры, он, очевидно, почувствовал даже некоторый трепет. Впрочем, любой входящий в храм, независимо от своих намерений, обычно испытывает трепет, и происходит это независимо от характера и привычного поведения человека. Высшие силы действуют незаметно, но всегда и неуклонно. Воевода последовал за Трафальбрассом. И тоже сразу почувствовал торжественный священный дух, присутствующий в помещении.
Деревянные полы помещения храма были начисто выметены – эту эзотерическую и очень важную процедуру за день до праздника совершал обязательно сам верховный волхв. Если он по старости или по болезни уже не мог выполнить такую «черную» работу, его смещали и заменяли новым, точно так же смещали, если жрец не мог выдержать весенний месячный пост, когда ему запрещалось есть что-нибудь, кроме хлеба, воды и осенних ягод.
Стены внутреннего покоя были завешаны красными ткаными полотнами. Потолок, казалось, был глухим, хотя и многослойным на разных уровнях, однако откуда-то сверху шел призрачный красный же свет, создавая впечатление пламенеющих где-то небесных костров. Горящие по периметру чаши с благовониями усердно дымили и создавали эффект опять же красного тумана.
Посредине высился истукан, вырезанный из громадного ствола дерева. Четыре безбородые лица Свентовита смотрели строго на четыре стороны света – на зарю, на закат, на полдень и на полночь[57]. Покрытые золотом искусно вырезанные кудри спадали на плечи и соединялись, переплетаясь, со всех четырех сторон. Тот лик Свентовита, что обращался к заре, держал в левой руке громадных размеров многослойный настоящий славянский лук. В правой, поднятой на уровень груди, сжимал невиданных размеров серебряный, покрытый золотым резным окладом рог с вином. Это именно то вино, которое сообщало, насколько урожайным обещает быть год. С полночной стороны было подвешено большое, но настоящее седло, с полуденной – золоченая узда, с закатной – громадный тяжелый меч. Свентовит при жизни был воином-богатырем Святогором и оставался воином, став Богом, сменив в Тригаве Велеса.
Большой черный камень располагался прямо против входной двери, с восходной стороны храма. Священный огонь на камне горел ровно, лишь едва-едва поигрывая языками пламени, и сам почти не давал света, смешиваясь с внешним освещением. Этот огонь постоянно поддерживали младшие волхвы, дежурившие около него круглосуточно. Тот, из-за кого огонь потухал, подлежал смерти, но подобных случаев история храма не знала. Большое пламя разжигалось исключительно в годину бедствий – войн или моров, чтобы усилить влияние молитв пением самого камня[58]. Во все остальное время, даже в большой праздник, огонь держали ровным.
Верховный волхв остановился около первого лика так, чтобы была видна его схожесть с истуканом. Перед ним встали и все пришедшие в храм. Колопас дождался тишины и недвижности толпы, чтобы более ощутимыми и значимыми были его действия, потом повернулся к лику лицом, медленно и с уважением поклонился и долго молчал, сосредоточенно рассматривая лицо идола. Что видит он, что читает в хорошо знакомых ему чертах – не известно никому, им, и славянам и скандинавам, обращающимся к Богу только по надобности, просто не дано знать видения волхва. Только через четверть часа Колопас трижды стукнул посохом в пол. Очевидно, в том месте, куда приходился удар, под настилом была пустота. А акустика помещения была рассчитана так, что звук моментально обрастал долгим эхом и повисал над головами, что сразу же придало моменту небывалую торжественность и ощущение нереальности происходящего.
