Граф Оливье, побратим Хроутланда и неразлучный верный друг, вместе с ним защищал честь королевства при Ронсевале и считался павшим в бою рядом с королевским племянником.
– Ты жив?.. – все еще не веря своим глазам, молвил король. – Ты жив! Ты вернулся…
– Я жив, ваше королевское величество, и вернулся, чтобы продолжить свою службу возле вашего трона, – сказал с улыбкой граф. Но только один герцог Анжуйский знал, чего стоила графу эта улыбка, скрывшая подступившую бледность. Объятия короля никак нельзя было назвать слабыми, и похлопал он рыцаря по спине как раз в том месте, куда несколько часов назад попал злополучный дротик. Но граф держался и никак не показывал своего состояния.
– Что с тобой произошло? – Король хотел расспросить рыцаря здесь же, сию же минуту, весь пылая нетерпением.
– Я был многократно ранен и дрался до тех пор, пока не потерял сознание. Раненного, меня взяли в плен сарацины халифа Абд ар-Рахмана. И семь лет держали в мучениях и истязаниях. До тех пор, пока рыцарь Салах ад-Харум по приказанию эмира Ибн ал-Араби с малым отрядом не напал на тюрьму и не отбил меня. Нам пришлось бежать, но воины моего друга Салаха пожертвовали собой и пали все до одного, задерживая погоню. Таким образом я спасся и имею возможность снова доказать вам, ваше величество, свою верность и преданность.
– Я сумею отблагодарить твоего друга! – Король бросил на сарацина взгляд, полный благодарности и признательности.
Нарушения этикета при дворе Карла редкостью не были, поскольку сам король постоянно нарушал его. И сейчас придворные окружили графа Оливье и короля. Каждый стремился протиснуться поближе к прославленному рыцарю, каждый и руку постарался бы ему пожать, если бы Оливье не стоял лицом к лицу с королем, и для рукопожатия потребовалось бы отодвинуть в сторону самого Карла.
Оливье всегда был любимцем королевского двора благодаря своему уравновешенному характеру, точно так же, как королевский племянник Хроутланд, побратим и самый близкий друг Оливье, был любим за прямо противоположные качества, за неистовый и вспыльчивый, неукротимый нрав. И сейчас, казалось, не было ни одного человека, который не обрадовался бы возвращению графа искренне.
– Большой праздник! – воскликнул король громко, исполняя обязанности герольда. – Я объявляю большой праздник, который начнется уже сегодня праздничным обедом и будет продолжаться три дня. Завтра мы устроим охоту. Послезавтра – объявите всем рыцарям! – я назначаю открытие большого турнира для рыцарей и простолюдинов. В честь возвращения графа Оливье я призываю своих воинов и их противников к перемирию. Пусть эделинг Кнесслер оповестит об этом всех живущих поблизости саксов. Пусть герольды оповестят окрестности, что к участию в турнире приглашаются все желающие, независимо от национальности и вероисповедания! Христиане, язычники, магометане, иудеи – все могут принять участие в торжествах и в состязаниях! Да здравствует граф Оливье!
– Да здравствует король! – воскликнул граф.
– Да здравствует король! Да здравствует Оливье! – закричали в толпе.
Герольды затрубили в трубы. Этот звук напомнил королю, что вызвало его из палатки Алкуина.
– Однако, – спросил он графа Оливье, – мне показалось, что я слышал голос Олифана? Или я ошибся?
– Вы ошиблись, ваше величество. Салах! – тихо позвал граф.
Сарацин продвинулся через толпу придворных, за спинами которых он скромно стоял, наблюдая за радостью франков и чувствуя, что именно он стал виновником этой радости, но сохраняя скромность.
– Рог! – сказал граф.
Сарацин достал из-под черного плаща изукрашенный серебром рог, вызвавший в Карле новую волну воспоминаний.
– Увы, ваше величество, я сожалею, но это не ваш знаменитый Олифан. Наши воины подоспели в Ронсеваль, когда битва была уже закончена. И один из них, кто сопровождал посольство к вашему величеству, узнал ваш разбитый рог. Говорят, Хроутланд убил им врага, ударив по голове. Мой эмир приказал своим мастерам собрать осколки и сделать точно такой же рог. Вот он. К сожалению, в точности повторить голос Олифана трудно, если вообще возможно. Но мастера моего повелителя приложили все усилия… Это подарок[62] вам от эмира Ибн ал-Араби. Я просто не успел еще передать дары…
– Я хочу еще раз послушать этот голос, – сказал Карл.
Салах ад-Харум отбросил назад полу плаща, упер левую руку в бок, выставив вперед правую ногу, и поднял рог к губам. Долгий и тяжелый, властный звук полетел с холма вдаль, поглощаемый окрестными лесами и болотами. И, казалось, даже эти леса и эти болота замолчали, слушая величественный низкий голос.
– Это, конечно, не голос Олифана, – сказал король, когда сарацин опустил рог. – Но он хорош по-своему и, может быть, обладает даже большей мощью. Я благодарен твоему повелителю и моему названому брату за этот подарок и за выражение дружбы.
Карл принял подарок двумя руками, повертел его, рассматривая с одной стороны, потом с другой, потрогал пальцем затейливый оклад из серебра.
– Здесь и резьба значительно тоньше и изящнее, чем у Олифана, хотя сам рисунок повторяется… – сказал король раздумчиво и тоже поднес рог к губам.
И если первый звук заставил округу насторожиться, то второй точно уж заставил ее прислушаться и задуматься – какие перемены несут эти новые звуки?
Из толпы придворных к королю выступил эделинг Кнесслер.
– Ваше королевское величество, позвольте мне огласить ваше повеление о перемирии своим людям. Я хотел бы воспользоваться рогом и дать сигнал.
– Нет, – ответил Карл без раздумий, и даже руку в сторону отодвинул, пряча рог. – Этот рог не для общего пользования. Воспользуйся своим.
Кнесслер поклонился и снял с пояса свой довольно простой и незатейливо украшенный рог. Его сигнал звучал иначе, чем однотонное, низкое пение подарка эмира – прерывисто, отдельными нотами.
– А теперь позвольте, ваше величество, мне отлучиться на некоторое время. Я встречусь с нужными людьми и донесу до них ваши слова.
– И не забудь пригласить их к участию в турнире. Рыцари будут соревноваться с рыцарями, простолюдины – с простолюдинами. Никто, даже самый лютый враг, не будет преследоваться в дни праздника, если только не совершит в эти же дни преступления. Такова моя воля! И еще… – Король помолчал несколько секунд, раздумывая. – И еще было бы совсем неплохо, если бы ты сумел пригласить на турнир Видукинда и Аббио. Я испытываю желание пообщаться с ними лично и очно. Может быть, совместными усилиями мы сможем договориться и прекратить эту долгую войну. Их личную безопасность я гарантирую своим королевским словом…
Городские улицы Рарога, пока не присмотришься к ним внимательнее, никак не показывали, что город готовится к войне. Все шло, как обычно, по-славянски размеренно, неторопливо. Шел спокойный торг на двух городских площадях, хозяйки и служанки расхаживали между съестных возов, примеривались к цене и шли дальше. Они вовсе не всегда приходили сюда что-то покупать. На площади главный товар для городских женщин – новости, всегда был бесплатным. И уж за ним-то они готовы были приходить сюда ежедневно, а то и по два, по три раза в день, да и себя при этом показать не забывали.
Обязательно посещали женщины левую сторону площади, где стояло несколько мастерских стеклянных кузнецов, делающих знаменитые бодричские бусы из многослойного разноцветного стекла – украшения, пользующиеся популярностью не только среди славянских красавиц и доставляющие Рарогу известность даже во франкских, аварских и лангобардийских городах, о чем сообщали оптовые закупы иноземных купцов, специально приезжающих за этим товаром. Чуть дальше тонких дел кузнецы вывешивали в окнах-прилавках изумительные по красоте височные кольца[63], браслеты, шейные гривны, пряжки для поясов на любой вкус и самой разной цены, для покупателей всякого достатка – изделия украшались и бисером, и чернью, и филигранью, имели и выбитый рисунок, и рисунок цветной эмалью. Каждый прилавок радовал придирчивый женский глаз. Мать семейства шла вдоль ряда и замечала, как посматривают на нее женщины из соседнего квартала. Только вчера она приобрела здесь же новые затейливые височные кольца себе и двум дочерям. Дочери шли за матерью следом. Конечно, ей, как хозяйке дома, на которой забот много, полагалось носить кольца одни, с заговоренным орнаментом, оберегающим дом и детей, связывающим с предками, несущим многородность и дающим благоденствие. Старшей дочери, которая в невесты возрастом выходит, кольца иные – эти здоровье будущей матери оберегают и привлекательность несут, а младшей дочери вплетались в волосы совсем простые, без орнамента и украшения тоненькие колечки, как взгляд в будущее.
Мужчины тоже не миновали площадь стороной. Только по поведению мужчин и можно было понять, что город постепенно, потихонечку готовится к войне. Кто помоложе, те посещали мастерские лучников и стрелочников, которые на прилавок свой товар не выставляли, а приглашали покупателя заглянуть за порог и подобрать себе лук по руке и стрелу по луку. Каждой руке своя сила дана, и каждому лук следовало искать такой, чтобы можно было попользоваться им не единожды, такой, который не опустишь без силы, отстреляв один тул. Другие, не имеющие сильных рук и к стрельбе не слишком способные, заглядывали к оружейникам. Прямо возле горячего горна подбирали по руке меч или нож, пробовали пальцем наконечник копья, дергали со всей силой кольца кольчуги, словно пытались разорвать. Если товар подходил, брали сразу, не подходил, делали заказ и оставляли залог. Каждый меч особый, соответствует достатку и месту в ополчении. Меч дружинника дорог, не каждый горожанин может позволить себе такую покупку, да и ни к чему он. Это дружина всегда на войне. А у горожанина и погнется порой меч, не беда, наступил ногой да выпрямил. Еще дороже мечи для десятников и сотников. Внешне их и от простых не отличишь, только сами кузнецы и знают, в какой меч при плавке больше графита добавлялось. Но таких делается меньше. Десятник и сотник покупают оружие один раз, и теряют его только вместе с жизнью. А уж мечи для воевод и князей и вовсе никто в продаже не видел. Такие мечи на заказ изготавливались, каждому отдельно.
