– Так и есть, по одному человеку в доме, а мебель им не нужна.
– Ну как это? Так не бывает! Скажи правду, кто там живет? – потребовала она.
– Да нет там живых! Могилы это. Я же говорил тебе – кладбище.
– Ты хочешь сказать, что в домиках – мертвецы?!
– Ну да. У нас иначе хоронят, в землю не закапывают.
– Ох, ничего себе! – Тильда замедлила шаг в нерешительности. Оказаться в окружении разложившихся человеческих останков она никак не ожидала.
– Да пойдем же! Подземных демонов не испугалась, а перед мертвыми струсила!
– Не струсила, просто… удивилась! – Тильда приняла невозмутимый вид и последовала за другом. Утоптанная тропинка забирала вверх, и ноги соскальзывали на сыром после недавно стаявшего снега грунте. Якур подал ей руку, помогая взобраться. Карабкаясь на возвышенность, выглядевшую странным бугром на фоне окружающей его плоской равнины, Тильда подумала о бабушке Якура – ей, в её-то возрасте, наверное, еще труднее взбираться и спускаться каждый день по скользкой тропе. «Зачем жить на холме, когда вокруг полно ровного места? Почему бы не переселиться вниз? Да и мертвецов можно переселить, раз они в землю не закопаны!» – недоумевала она, но только до тех пор, пока не увидела эту бабушку.
С виду ей не было и пятидесяти. На лице – ни одной морщинки. Улыбчивая, как и Якур, с хитрецой в черных блестящих глазах-щелочках, она проворно вынырнула из-за чума с темным бесформенным камнем в перемазанных землей руках и что-то гортанно произнесла. Якур ответил ей на своем языке и попытался забрать у нее камень, но та протестующе затараторила, замотала непокрытой головой (её черная, без признаков проседи коса перепрыгнула с одного плеча на другое) и скользнула в прореху между шкурами, покрывающими поверхность чума. Оттуда послышался ее звонкий голос, и Якур снова заговорил на хантыйском. На этот раз Тильда, к своему удивлению, услышала знакомое слово «баба-яга», показавшееся ей неуместным в этом разговоре.
– Какая еще баба-яга? – шепнула она Якуру, который в это время приподнимал шкуры, расширяя проем, служивший входом в чум.
– Бабушку мою так зовут.
– Э-э… В каком смысле?– Тильда решила, что её друг шутит.
– К той бабе Яге, о которой ты знаешь из русских сказок, это никак не относится. Так уж повелось, что еще самую первую смотрительницу этого кладбища прозвали «Бабой-ягой», что означает «женщина в шубе». Говорят, она носила шубу из гагачьих шеек, в которой ходила зимой и летом. Яга – это шуба, а баба, соответственно, женщина. Только это не на нашем языке, а на чужом наречии. Ее прозвище передавалось от одной смотрительницы к другой и теперь досталось моей бабушке.
– Странно все равно. На месте твоей бабушки я бы обиделась, если бы мой внук обзывал меня каким-нибудь прозвищем. Почему бы тебе не обратиться к ней по имени?
– По-моему, в этом нет ничего обидного. Таков наш древний обычай: раньше настоящими именами редко пользовались в жизни, чаще – прозвищами. Вроде бы, так делали, чтобы злые демоны не узнали имя человека и не позвали его к себе. Сейчас, конечно, этот обычай мало кто соблюдает, но здесь, на кладбище, лучше не произносить вслух настоящие имена. Так бабушка считает. Так что не зови меня по имени, она может обидеться и даже рассердиться. И давай, входи уже, она нас торопит, говорит, что обед готов и все остывает. Остывшую еду она есть не позволит. Это тоже обычай – у нас принято все есть очень горячим.
В чуме было темно. Полумрак скрывал очертания предметов, но постепенно Тильда разглядела детали обстановки. В центре жилища стояла маленькая железная печка с трубой, поднимающейся до самого верха и исчезающей в пучке палок, выпирающих из чума наружу. За печкой проступили очертания стола, широкого и очень низкого, высотой не более полуметра. Точнее сказать, самого стола не было видно, его укрывал свешивающийся до пола выцветший ковер. Белый пар, поднимающийся от расставленных на ковре тарелок, плавал в воздухе густыми клубами. Пахло вареным мясом, дымом, шкурами животных и чем-то еще, незнакомым и неприятным. Вокруг стола вместо стульев были разложены объемные тюки. Сидеть на них оказалось неудобно: Тильда провалилась так, что ее колени уперлись в подбородок.
Бабушка Якура, суетившаяся у печки, вернулась с миской, наполненной рыжими ломтями странного вида, и присела на один из тюков рядом с внуком. Они начали беседовать на родном языке, а Тильда отчаянно пыталась угадать, из чего состоит содержимое дымящихся тарелок, с ужасом думая о том, что ей хотя бы для приличия придется съесть что-нибудь. «Тарелки, полные пугающей неизвестности! – подумала она, с затаенным страхом рассматривая парящую бурую жижу отталкивающего вида, в которой плавали какие-то кроваво-красные ошметки. – Нет, это просто какой-то кошмар!»
– Як… – Имя друга едва не сорвалось с ее языка, но, вспомнив о традициях, она не стала называть его по имени. – Дорогой хозяин! – получилось напыщенно, но ничего другого в голову ей больше не пришло. – Скажи, пожалуйста, бабе-яге, что я не голодна и буду только чай.
Якур улыбнулся и наконец-то заговорил с ней по-русски:
– Попробуй, это вкусно. Перед тобой похлебка из вяленой утки. Бульон заправлен ржаной мукой и мороженой морошкой. Настоящая еда, не то, что в нашей столовой!
Тильда скосила взгляд в сторону тарелки, снова посмотрела на Якура и, тяжело вздохнув, упрямо повторила:
– Не голодна. Буду чай.
– Как хочешь. Возьмешь тогда к чаю кусочек годовалой оленины?
– Что значит – годовалой? Из годовалого олененка, что ли? Нет уж, спасибо! Детенышей животных я не ем.
– Детеныши не пострадали. Оленина год пролежала в земле, в мерзлоте. Это особый способ приготовления, а заодно и хранения. Праздничное блюдо, между прочим, бабушка специально для тебя мясо откопала.
Тут Тильда поняла, что за камень принесла в чум бабушка Якура. «Целый год мясо тухло в земле! С ума сойти!» – ужаснулась она, а вслух ответила с милой улыбкой, предназначенной хозяйке чума:
– Спасибо, я тронута. Только у меня что-то живот разболелся.
Бабушка Якура приветливо улыбнулась, покивала и что-то коротко гортанно произнесла. Якур перевел:
– Баба-яга принесет тебе чай.
– Отлично! – обрадовалась Тильда, но, увидев жидкость, полившуюся из чайника в кружку, внутренне содрогнулась. Содержимое кружки, которую поставил перед ней Якур, с виду ничем не отличалось от того, что было в тарелке, с той разницей, что вместо красных ошметков там плавали черные щепки. Якур открыл секрет:
– Чай с березовой чагой, заправлен оленьим жиром!
– Здорово! – воскликнула Тильда, усиленно удерживая на лице улыбку и пряча от хозяйки глаза, полные ужаса. Она взяла кружку в руки, поднесла к губам и сделала вид, что собирается отхлебнуть, но тут же пожалела об этом: от запаха ее чуть не вывернуло. А в это время «баба-яга» с довольным видом протянула ей миску с рыжими ломтями.
– Бери хлеб, – сказал Якур.
Услышав знакомое слово, Тильда испытала облегчение, решив, что среди этой экзотики нашлось-таки что-то понятное и простое, и охотно взяла кусок. В следующий миг она подумала о том, что цвет у хлеба слишком странный, а потом Якур сообщил ей:
– Очень полезный, с оленьей кровью.
Кусок выпал из рук девушки, ударился о край кружки и развалился. На пол посыпались крупные крошки.
Бабушка Якура ахнула, подскочила и, бросившись к ногам Тильды, принялась поспешно собирать их. Тильде стало неловко. Она нагнулась, чтобы помочь, но женщина протестующе замахала руками и даже соизволила сказать ей по-русски:
– Сама! Сама!
Якур снова объяснил происходящее:
– Ты – гостья, тебе нельзя ничего убирать, иначе унесешь весь ее достаток.
– А-а… Вон как! А почему она так испугалась, что я накрошила? Свинство, конечно, с моей стороны, но ведь можно и потом убрать. Не так уж их много на пол упало.– Тильда виновато улыбнулась.
– Крошки на полу – это плохо. Если не убрать сразу, то их соберет мизгирь-паук, отнесет на небо и покажет Богу Торуму, как обращаются на Земле с его дарами. Для бабушки рассердить Бога – самое страшное, что может случиться, ведь он помогает ей сдерживать подземных демонов.
