— Ты видишь меня? Слышишь?
— Вижу, слышу и узнаю! Но что ты делаешь здесь? Разве ты тоже умер? Ведь ещё в прошлом месяце я видел тебя в Риме, слышал, как ты читаешь мессу на великом празднике Пасхи.
Мертвец прервал сам себя, озадаченно замолчав. Дикий экстаз, охвативший его в первую минуту после воскрешения, отпустил. Он медленно оглянулся, заметил Танзини и Мичелотто. Потом уронил взгляд на свои почерневшие руки. И медленно потянулся пальцами к своему горлу.
— Моя плоть, — прошептал он. — Почему моя бренная плоть осталась со мной? Что это значит? Ведь сказано, что бессмертная душа...
— Вы что-то хотели у него спросить? — сказал Танзини. В его разноцветных глазах читалась неприкрытая насмешка, словно он ясно видел замешательство Родриго и наслаждался им.
Родриго хотел ответить, но не успел. По телу мертвеца прошла судорога, сотрясшая его и заставившая выгнуться от макушки до пяток. Он издал ещё один противоестественный звук, изогнулся так, как не смог бы изогнуться ни один живой человек, и обмяк на холодном полу часовни, таращась выпученными глазами в разбитое окно.
Теперь это снова был просто труп.
— Бедняга, — пробормотал Мичелотто. В голосе старого убийцы звучало неподдельное сострадание. Родриго не мог не разделять его: смерть сама по себе достаточно скверная штука, но он и врагу бы не пожелал очнуться в посмертии, увидеть, во что беспощадное тление обращает твою плоть, и лишь тогда окончательно умереть.
Дурную услугу оказывал мёртвым этот Доминико Танзини.
— Как недолго, — проговорил Родриго, видя, что монах продолжает выжидающе смотреть на него.
Тот скривил губы. Одушевление, изменившее его лицо минуту назад, исчезло. Теперь перед Родриго снова был худой, неприветливый, но по-своему обаятельный мужчина средних лет.
— Тело несвежее, — сказал Танзини. — И я не способен управлять временем, которое им отпущено. Это не мне решать. Очень жаль, что не удалось сполна удовлетворить ваше святейшество.
Родриго метнул в него острый взгляд. Конечно, этот монах не дурак. И мертвец, как назло, проболтался — ну надо же случиться такому досадному совпадению, что он был на открытой мессе, которую понтифик ежегодно служил на Пасху. И стоял так близко, что хорошо запомнил папу в лицо, так что сразу узнал даже в мирском облачении. Ах, как нехорошо получилось.
С другой стороны, так даже проще. Они здесь одни, а Танзини, по изначальному замыслу Родриго, и не должен был пережить их встречи.
— У тебя ещё есть возможность удовлетворить моё святейшество, монах, — недобро улыбнувшись, сказал Родриго. — Дай мне предмет, который ты носишь на шее.
— Крест? — деланно удивился Танзини. — Но зачем он вашему святейшеству? Это простой нательный крест, он сделан из дерева...
— Нет, не этот предмет, другой. Сделанный из серебра. Впрочем, это не совсем серебро, но мы ведь понимаем друг друга?
Вот теперь монаху стало страшно по-настоящему. Кровь отхлынула не только от его губ, но и от всего лица, сделав его ещё худее и измождённее. Монах вцепился в фигурку поверх рясы, судорожно стискивая её ладонью.
— Мичелотто, — тихо сказал Родриго.
Душитель вновь извлёк на свет божий гарроту, с извиняющимся, почти нерешительным видом шагнул к монаху. Тот отпрянул, ударился спиной об аналой, сбив на пол книгу в чёрном кожаном переплёте. Книга скользнула по полу вперёд, мимо трупа, развернувшись обложкой к Родриго. Надпись на книге гласила: «De domines artefactorum et Regnum Dei».
«О владельцах артефактов и Царствии Божьем».
— Стой.
Мичелотто замер. Родриго наклонился, носком сапога отбросил руку трупа, задевшую обложку. Поднял книгу. Она была собрана вручную, сшита из множества листов, покрытых рукописными заметками, часть из которых была перечёркнута и вымарана. Походило на черновое письмо, и Родриго показалось, что он узнаёт руку. С той поры, как он стал папой, некоторое время он уделил роскошной библиотеке Ватикана и хранящимся в ней уникальным свиткам. Часть из них он перечитал много раз. Поэтому он узнал руку, писавшую этот текст.
Это была рука Блаженного Августина.
Родриго вытянул трактат в сторону Танзини. Жест вышел обвиняющим.
— Что это такое?
— Это... — пробормотал тот. — Ничего особенного. Просто мои заметки. Некоторые наблюдения о...
— Лжёшь. Или дух Блаженного Августина вселился в тебя и водил твоей рукой? Откуда у тебя эта книга?
Танзини вскинул на папу злобный взгляд. Таким враждебным он не выглядел, даже когда Мичелотто двинулся к нему с гарротой.
— Да! — бросил он. — Это рука Августина. Его работа. Его труд, который сгинул бы в огне инквизиции, если б на то была воля вашего святейшества. Что ж, теперь вы им завладели. Давайте, швырните его в огонь. И меня с ним заодно. И заодно с этим!
В голосе монаха прорвались нотки истеричности, и он в припадке бешенства рванул горловину рясы, да с такой силой, что она треснула, обнажая впалую волосатую грудь, на которой рядом с крестом болталась вожделенная фигурка.
Изображавшая птицу. Снова птицу. Но не ласточку на этот раз, а воробья.
Не двигаясь с места, ни слова не говоря, Родриго расстегнул камзол, расшнуровал воротник сорочки и показал Доминико Танзини своего паука.
Танзини разинул рот, как выброшенная на берег рыба, да так и остался стоять.
Мичелотто тем временем, пользуясь образовавшейся паузой, потихоньку отволок многострадального висельника к выходу. И вправду, пора было уже предать беднягу земле, он это заслужил. А Родриго был не прочь остаться с Танзини наедине. Похоже, им многое предстояло обсудить.
Брат Доминико первым нарушил молчание.
— Вы тоже... — начал он, словно не в силах поверить. — Папа Римский...
— Именно поэтому я папа римский, — без улыбки сказал Родриго. — И я бы не сказал, что прыгнул чересчур высоко, глядя на тебя, который метит ни много, ни мало — в Господа Иисуса.
— Я не мечу! — воскликнул монах. — Бог свидетель, во мне нет никакой гордыни.
— Снова лжёшь. Гордыня есть в каждом, кто облечен властью. А ты себе присвоил больше, чем власть земную — ты овладел смертью. Дьявол не дышит тебе в лицо по ночам, а, брат Доминико?
— А вам? — огрызнулся тот.
Они смотрели друг на друга всё так же враждебно. Родриго испытывал смешенные чувства. С одной стороны, казалось, что единственное, как он должен поступить сейчас — убить этого дерзкого монаха, забрать его фигурку и книги. Но с другой стороны, это всегда успеется. Возможно, монах знает намного больше, чем Родриго опасался. И что-то из этого может быть полезным.
Родриго медленно обвёл рукой разбросанные по часовне книги и свитки.
— Всё это, — сказал он, — зачем? Что ты здесь изучаешь? Предметы?
— Артефакты. — Неохотно ответил монах. — Августин называл их так.
— Как к тебе попала эта книга? И фигурка?
— Я же не спрашиваю, как к вам попала ваша.
Родриго вздохнул. Монах оказался не только дерзок, но и упрям. Впрочем, он прав. Не важно — как. Важно — что с этим теперь делать.
— Неизвестный труд Блаженного Августина. Почему ты не явился с ним в Ватикан? Тебя бы осыпали почестями за такую находку.
— Почестями, как же. Плетьми бы меня осыпали. За ересь. Мне недвусмысленно дали это понять.
— Кто?
— Один аббат, которому я по глупости решил довериться. Он прочёл трактат Августина и пришёл в ужас. Попытался отнять его у меня. Сказал, что эта книга подрывает авторитет Августина, подрывает сами устои церкви. Что это мерзость, мракобесие, идолопоклонство. И самое скверное, — добавил Танзини, помолчав, — что он совершенно прав.
Родриго бросил на книгу, которую всё ещё держал в руке, любопытный взгляд. Если в ней действительно описана сущность артефактов, их происхождение, влияние на окружающий мир — то да, это куда ближе к оккультизму, чем к схоластике. Это, бесспорно, ересь. И как римский папа он был обязан искоренить её в самом зародыше. Задушить. Уничтожить, чтобы ни одна живая душа не узнала.
