— Да? — спросил Альбрехт. — Я уже наслушался о вашем безумном геройстве, что должно обрадовать всех ваших противников. Более того, они там наверняка молебны заказывают, чтобы вы таким же безрассудно-отважным и оставались!
Я съежился, оба смотрят с суровым осуждением, хоть Норберт с меньшим.
— То было, — проблеял я в сильнейшей неловкости, — какое-то наваждение… атавизм… Что-то как бы заставило… В каждом из нас живет отважная кистеперая рыба… что безумству храбрых поет как бы песню. Но, клянусь, буду поступать как политик и не обрадую врага нелепой гибелью!.. Не дождутся, гады.
— А вдруг? — спросил Норберт.
Я возразил:
— Это и не в моих интересах, как вы понимаете…
Альбрехт покачал головой, Норберт воскликнул протестующе:
— Ваше высочество!
— Просто чуточку разведаю дорогу, — заверил я, и Зайчик, чувствуя все, что во мне происходит, тут же рванулся вперед, пусть и не на всей скорости, но меня едва позорно не отбросило на круп.
Бобик понесся впереди, время от времени подпрыгивая на всех лапах, как взаправдашний щенок, хотя по нему не определить, — есть породы собак, которые до последнего дня жизни остаются игривыми и суют всем в руки палку, чтобы бросили им как можно дальше.
Дорога пошла обходить лес, но я помню, что лес не бесконечный, и хотя сверху казался совсем крохотным, но и понизу промчимся достаточно быстро. Арбогастр умеет проскакивать между толстыми стволами так, что не нужно даже задирать ноги на седло, разве что чаще пригибаться, избегая проносящихся сверху суковатых веток…
В лесу прохладно, дубы только на опушке, дальше пошел березняк, клены, затем вообще разнолесье, арбогастр идет ровным галопом, с каждым скачком приближаясь к империи Зла, откуда в наши земли идут одна за другой армии захватчиков…
Лучших воинов ведет жажда чести и славы, возможность отличиться в боях и показать себя непревзойденными героями, многих подталкивает надежда пограбить, иные рассчитывают поправить расстроенное состояние, немалая часть рыцарства Севера, одураченная лживой пропагандой, идет в поход с жаждой уничтожить Мир Зла и разврата, раскинувшийся на Юге. И хорошие люди, и дурные — по разным причинам, но с равным пылом — жаждут войны.
И, самое отвратительное, мы идем уничтожать Мир Зла и боремся против Тьмы, и они тоже идут уничтожать мир Зла и намереваются уничтожить Тьму.
А религиозные войны — самые жестокие, кровавые и продолжительные…
Бобик насторожился, длинными скачками метнулся вперед и пропал за деревьями.
Через минуту и мы выломились через кусты, арбогастр в удивлении остановился раньше, чем я натянул повод.
Светловолосая девушка с длинным охотничьим луком в руках, большая собака, в ужасе перед Бобиком прижавшаяся к ее ногам, и подвешенный к поясу охотницы заяц со следами крови на шее.
Бобик чинно сидит на заднице и рассматривает их с интересом, как забавные игрушки, которые могут дать ему играть, а могут и не дать.
Девушка, трепещущая перед Адским Псом, перевела взгляд на меня, вздрогнула и подняла лук в боевую позицию.
— Ты кто?
— Друг, — ответил я дружелюбно.
— Ты воин, — возразила она.
— А воин не может быть другом? — поинтересовался я. — Понятно, вы здесь натерпелись от воинов…
Я соскочил на землю, нужно чуть размять ноги.
Девушка вздрогнула, прицелилась в меня из лука.
— Не подходи! — вскрикнула она жалобно.
Я улыбнулся как можно дружелюбнее.
— Да брось, я не враг.
— Все равно не подходи, — велела она как можно строже, но получилось плохо. — Иначе выстрелю!
Я сказал так же легко:
— Если хочешь, выстрели. Но это не самое страшное.
Она отступила на шаг, но я продолжал подходить к ней. Она вскрикнула совсем плачущим голоском:
— Не подходи! Моя стрела проткнет тебя насквозь!
— Перестань, — сказал я мирно, — не дури…
Лук у нее простой, хоть и в хорошем состоянии, магию я бы в нем зачуял, умею, когда сосредотачиваюсь.
Видимо, я сделал слишком резкое движение в ее сторону, она вскрикнула и отпустила тетиву. Я чуть отклонился и ухватил стрелу на лету.
Она в страхе расширила глаза, а когда опомнилась и поспешно выхватила из колчана другую, я уже был рядом и уверенно взял из ее ослабевшей руки древко лука.
— Я не враг, — сказал я ласково.
Она прошептала в смятении:
— Что ты хочешь?.. Будешь меня насиловать?
— Я бы не прочь, — признался я, — есть во мне эта гаденькая черта, вот взял бы и оттянулся во всю ширь всей фрейдовской натуры… но я вот что-то за всю жизнь так и ни разу… гм…
Она в ужасе отшатнулась.
— Хочешь сейчас?
— Хочу, — признался я. — Еще как!.. Но не буду.
Она чуть перевела дух, но, все еще напряженная так, что вся дрожит, как осинка на ветру, спросила с недоверием:
— Правда?
— Клянусь твоими персями, — сказал я. — Понимаешь, поддаться животным желаниям — это так сладко, что просто не знаю, целая минута счастья, но потом, увы, неделя стыда! Вот такое я совестливое животное, сам себе удивляюсь. А смирить в себе скота — потом ту же неделю, а то и месяц хожу гордый, будто льва задавил голыми руками. Хотя кто знает, кто там у всех нас внутри.
Она робко улыбнулась.
— Значит…
— Значит, — сказал я, — не трусь, мышка. Я вот смотрю на тебя и понимаю: буду два месяца ходить гордым!
— А сейчас?
Я с удовольствием посмотрел на ее милое лицо.
— Говорю же, с удовольствием бы, но я знаю, как это получить и без насилия над свободной и демократической личностью в духе базовых либеральных ценностей. Ну, ты поняла?.. А я нет. Но это неважно. Ты тоже выстрелила так, чтобы меня ранить в плечо, а могла бы целить в сердце, из-за этого я едва поймал твою стрелу!
Она сказала жалобно:
— Кто ты? Я слышала об умельцах, что ловят стрелы, но чтоб вот так встретить…
— Ого, — сказал я хвастливо, — я еще тот умелец. Нет-нет, не бойся, я же сказал, буду вести себя как целомудренный Иосиф!.. Не ради твоей девственности, да хрен с нею, а ради возвеличивания себя, неповторимого и замечательного!
Она посмотрела исподлобья, голос ее прозвучал тихо и без всякого ехидства:
— Вижу, вы себя очень любите.
Я изумился:
— А как же? Это же основа демократического общества! Любовь к себе и полное равнодушие к соседу, что интеллигентно называется политкорректностью. Ты себя тоже должна, просто обязана любить! Я зрю в будущее и вижу торжествующий приход всеобщего эгоизма и пофигизма! Если у тебя с этим проблемы, то я могу тебя, как гуманист, возлюбить…
