— Для государства?
Он напомнил:
— Вы как-то говорили, что государство — это вы!
— С ума сойти, — сказал я с досадой. — Кстати, умники мои, знатоки, вы всегда все про всех знаете, скажитека, что вам известно про леди Гизеллу?
Они в недоумении переглянулись. Норберт промолчал, Альбрехт переспросил:
— Леди Гизелла? При чем тут леди Гизелла?
— Да вот заинтересовала, — ответил я. — Может же меня заинтересовать женщина?
Он сказал с сомнением:
— Вообще-то может…
Я посмотрел на него зверем:
— На что намекаете?..
— Да я ничего, — ответил Альбрехт подчеркнуто испуганно, — ни на что… а вы на что подумали?
— Вы мне растеризм не присобачивайте, — сказал я с угрозой, — сюзерен должен быть безупречен и чист, аки вымытый голубь мира! Если не знаете, так и не увиливайте…
Альбрехт возразил:
— Она весьма приятная леди, что нас и удивило!.. С чего бы вы заинтересовались просто приятной женщиной? Вы же герой, вам подавай необычное! Я, конечно, молчу, но я слышал, что в войске троллей, которое возглавляет Растер, у вас есть кровная родня…
— В духовном смысле! — перебил я, грозно повысив голос. — Сэр Дарабос, вы тоже знаете только то, что леди Гизелла приятная женщина?
Он кивнул.
— Да очень приятная, граф прав. Добавлю только, что она обычно держится замкнуто. И вовсе не потому, что у нее зеленые ногти на ногах, однако поговаривают, она удивительно хорошо разбирается в людях, что, как вы понимаете, никому не нравится. Но так это или нет, не знаю. Некоторые поговаривают, что связана с какой-то чертовщиной, но я не верю, она из очень приличной семьи. Хотя…
— Что «хотя»?
Он проговорил в задумчивости:
— По слухам, ее мать, а до нее и бабка умели видеть в человеке дурное и доброе. Но вы же знаете, чего только народ не наговорит, если только хоть чуть будете отличаться от них!
— Это верно, — сказал я, — спасибо, сэр Дарабос! Как обычно, вы знаете весьма, даже зело весьма. Черных крыльев у нее нет?
— Нет, — ответил он, — но на спине в районе лопаток, откуда росли бы крылья, по родинке. Очень похожие одна на другую…
— Спасибо, — повторил я горько. — Вот что значит репутация! И про родинки знаете… про другие места и спрашивать не решаюсь, но про вас никаких порочащих слухов! То ли их пресекаете, то ли носителей удушиваете, а вот про меня чего только не плетут, если это не козни нашего графа Альбрехта!.. Ладно, граф, я еще как-нибудь проведу с вами воспитательную беседу…
— Только не в пыточном подвале, — взмолился Альбрехт. — А пока, ваше высочество, не стойте так в ночи под факелом, очень уж хорошая мишень, а то и не доживете до счастливого момента, когда начнете с меня шкуру сдирать на свой личный барабан.
Мы вернулись в здание, они и на входе прикрывали меня телами, а я все думал, что Гизелла, скорее всего, как раз ничего и не увидела, как и другие не видели, это ее и ужаснуло. А тьма, ад и скрежетание зубов… это женские фантазии, хотя, конечно, каждый из нас носит ад и рай в себе. Хотя, может быть, она увидела Терроса?
В нижнем зале продолжается общий пир, но за столами народу все меньше, хотя многие возвращаются, но теперь больше ходят вдоль стен и между столами, весело переговариваясь, чем сидят.
Я заглянул внутрь, но входить не стал, не мое это дело — пить и говорить о подвигах.
У входа в зал стоит Зигфрид, рядом с ним двое из отряда Дарабоса, Норберт временно прислал их в помощь Зигфриду. Все трое весело чешут языками, довольные, сытые и уже чуточку пьяные, рассматривают всех бесцеремонно, довольно громко отпускают шуточки.
Сейчас они провожали хмельными взглядами одного из слуг, что с неловкостью несет поднос с блюдами через зал. Я видел, как они переглянулись, а Зигфрид сказал громко:
— Эй, Джон!..
Слуга оглянулся, Зигфрид сказал благожелательно:
— А почему не Клайнен?.. Тот носит половчее! А тебе больше подходит быкам шеи ломать.
Слуга польщенно улыбнулся.
— Клайнен на кухне. Там много работы.
Зигфрид сказал с сочувствием:
— Это в зал лордам? Давай я отнесу сам. А то ты обязательно в дверях запнешься.
Слуга явно заколебался, но Зигфрид уже требовательно протянул руки, и он с неохотой передал ему поднос. Зигфрид принял, отступил на шаг, а один из стражей моментально ухватил ошеломленного слугу за руки.
Зигфрид приставил ему к горлу острие меча.
— Замри, как муха в янтаре!
Слуга застыл, на лице сперва недоумение, затем страх, но следом проявилось и нечто иное, из-за чего у меня по спине пробежала дрожь.
Зигфрид ударил его в затылок рукоятью меча. Тот охнул и обвис в руках стражей.
Его быстро поволокли в ближайшую комнату и захлопнули за собой двери.
— Что с ним? — спросил я.
— Это не Джон, — пояснил Зигфрид. Он кивком подозвал одного из пробегавших слуг, сунул в руки нагруженный поднос и взглядом отправил в зал. — Совсем не Джон.
— А кто?
— Попробуем выяснить, — ответил он сумрачно. — Гад, как близко подошел!.. А наши маги никак не научатся распознавать их издали. А священники так вообще…
Я спросил в недоумении:
— Но как распознали этого? Я ничего не заметил!
— Вы и не должны замечать слуг, — отпарировал он. — Это наше дело — наблюдать и замечать все странности. Джон носит поднос ловко, на одной ладони, красиво даже, а сейчас держал двумя руками. Когда я спросил, где Клайнен, он ответил, что тот на кухне, но на самом деле никакого Клайнена здесь нет…
— Ловко, — сказал я. — Ты что, всех здесь знаешь?
— Работа такая, — ответил он.
Я вздохнул, в изумлении покачал головой.
— А кто был этот? Оборотень?.. Тогда его задержал бы священник у входа!
Он покачал головой.
— Нет, это человек, но продавший свою душу. Даже не душу, а позволивший кому-то, находящемуся очень далеко, овладеть на время своим телом и глазами.
— Значит, — сказал я, — это он сейчас только телом, но в нем сейчас кто-то другой?
— Был точно, — ответил он, — сейчас, возможно, уже оставил его тело. Говорят, колдуны хоть и не умирают, когда таких вот убивают, но им все равно больно.
В пыточный подвал Норберт просил не заходить, чтобы тот колдун, что в теле этого слуги, меня не слишком рассматривал, а то еще порчу наведет, кто их знает. Но через час примчался от него один из его людей и сказал, что теперь можно, уже проверили, колдун покинул его тело.
Я прошел в подвал, дивясь, как мои ребята все проделали так чисто, что герцог до сих пор не знает, что мы делаем в его замке. Едва открыл дверь, в лицо пахнуло запахом горелого мяса. Слуга висит в подвале, распятый на каменной стене, пальцы босых ног сожжены на раскаленных углях, лицо перекошено страданием, из глаз катятся слезы.
