Атакующих было сравнительно немного – едва ли больше трёхсот. Разомкнувшись, легионеры старались взять противников в кольцо, вонзить пилумы и повалить, опутать верёвками.
– Не лезь под них! Не лезь! – орал легат, ему вторили примипил[5] и остальные центурионы.
Правильные четырёхугольники манипул рассыпались. Неповоротливые создания из брёвен, глины и пней ворочались, стараясь сгрести побольше врагов и раздавить их на месте; легионеры уворачивались, стараясь поглубже вогнать пилумы.
Со скрипом и скрежетом упал один гигант, за ним другой. Теперь уже могли сгодиться и мечи.
Земля отведала и человеческой крови, не все легионеры оказались достаточно быстры и увёртливы. Но всё-таки когорта, почти не превосходя неприятеля численностью, брала умением.
Гаю Секстию пришлось тем не менее ввести в дело и свой резерв, и самому помахать клинком. В бой втянулась вся когорта, и был момент, когда весы заколебались. Некоторым гигантам удавалось, стряхнув легионеров, словно медведь – псов, оказаться за спиной людей, пытавшихся повалить других големов. Тогда дубины-лапы чудовищ разили без промаха. Легионеры падали, кто-то пытался отползти, кто-то сразу замирал неподвижно; кровь обращалась в багряную дымку, смешиваясь с наползающей на поле боя серой мглой.
Секстий при первой возможности вышел из схватки. Он видел, что его когорта взяла нечисть в кольцо, но само кольцо это получилось смехотворно тонким и непрочным. В запасе оставалось немного лучников, бросивших метать зажигательные стрелы из опасения задеть своих; но горючая смесь у них ещё оставалась, и легат отдал последний приказ. Больше резервов не было; только он сам и несколько легионеров конвоя, положенного командиру когорты.
Велиты волокли тщательно запечатанные бронзовые кувшины с огненной смесью, рискуя, бросались в самую гущу свалки, и то там, то здесь вспыхивали судорожно размахивающие пылающими руками-ветками големы. Горели сучья и пни, составлявшие гротескные туловища, с треском падали наземь полуживые комья земли, дёргались, выпуская короткие лапы – но не для того, чтобы бежать. Создания Разлома не знали ни боли, ни страха смерти. Они сражались до конца, и победить можно было, только уничтожив их всех.
…Чем в конце концов и кончился бой. Растрёпанные манипулы вновь собрались вместе, легионеры оттащили с поля раненых товарищей, взялись за дело медикусы. А одержавший победу легат Гай Секстий, прищурившись, смотрел на кипящую в отдалении работу.
Уничтожение бросившихся в атаку големов ничуть не встревожило те неведомые силы, что управляли происходящим. Бурлила и кипела обнажившаяся земля, волны ходили по ней во все стороны, словно там в единый миг разлилось настоящее море. Мало-помалу в сырой и серой мгле стали вырисовываться контуры каких-то поднимавшихся сооружений, или, скорее, горбатых холмов. Их становилось всё больше, они сливались в линии, на верхушки наползали новые волны ожившей почвы…
– …И кончилось всё пирамидами, мой Император, – чуть охрипшим, но чётким голосом продолжал докладывать Секстий. – Пирамидами, да такими, что взглядом не окинешь. Высота – примерно – тысяча локтей…
Собравшиеся переглянулись. Ничто, созданное руками людей или иных рас, не смогло бы сравниться с этими циклопическими сооружениями.
– Не путаешь, легат? – жёстко спросил Клавдий. – Не преувеличиваешь? У страха глаза велики, сам знаешь.
– Никак нет, мой проконсул, – чётко и отрывисто отозвался Секстий. – Не впервой мне горы видеть. Привык на свой глаз полагаться и больше чем на десяток-два локтей не ошибался. Да и некого нам уже бояться тогда было. Тварей этих мы кого изрубили, кого сожгли. Стояли себе спокойно, смотрели.
– И никто не атаковал вас вторично? – спросил Император.
– Никак нет, повелитель. Хотя, – честно признался легат, – кабы ещё разок ударили, в тонкий блин бы нас раскатали. Мы и удержались только потому, что горючка была.
– Отметь, – повернулся Император к молодому легату Аврамию, – всем выступающим к Разлому легионам иметь самое меньшее пятерной против обычного запас огненной смеси. А ещё лучше – десятерной. Выгрести все запасы! Мастеров-огневиков посадить за работу! День и ночь чтоб трудились! Еду и всё потребное – чтоб прямо к ним в мастерские!
– Пусть повелитель не сомневается, – кивнул проконсул. Они обменялись с Аврамием несколькими тихими фразами, и молодой легат вышел – отдавать необходимые распоряжения.
– Так что с пирамидами, Гай? – проронил Император, не отводя от Секстия пристального взгляда.
Старый служака плотно сжал зубы, на щеках вспухли желваки.
– Страх, мой Император. Мы не смогли подойти. Послал я разведку… в штаны наложили. Медвежья болезнь их свалила. Послал других – то же самое. Пошёл сам… еле ноги унёс, портков не измарав.
– Страх? Какой страх? Страх чего? – отрывисто бросил повелитель Мельина.
– Просто страх, повелитель. Когда вдруг руки деревенеют, в животе – липко, ноги подкашиваются. Ну и… всё другое. Говоришь себе – чего ж боюсь-то, на копья гномьи ходил, с хирдом ихним грудь в грудь переведывался, не счесть, в скольких сражениях побывал, до третьего легата эвон дослужился – а всё равно. Смотрю на пирамиды эти и чую – всё, упасть счас мордой в землю, взвыть от тоски, да и помереть сразу, чтоб не мучиться.
– То есть к пирамидам этим вы так и не приблизились? – уточнил Клавдий.
– Никак нет, проконсул. На деревья влезли, смотрели, сколько сил да глаза хватило, – пирамиды и к югу, и к северу поднимаются. Против нас, стало быть, три; и по другие стороны тоже. Меж ними, на мой взгляд, лиг эдак пять будет.
– Острый у тебя глаз, легат, – заметил Император.
– Не жалуюсь, повелитель.
– Так что ж, получается, что там, где возникли эти пирамиды, на Империю пошла орда этих самых тварей? Деревяшек оживших? – уточнил кто-то из легионных командиров.
– Так точно, – отрывисто кивнул Секстий. – Мы, наверное, просто первыми гонцов погнали. И я сам отправился. Хорошо, что народишку вблизи Разлома, считай, и не осталось. А то бы…
– Но эти твари пойдут дальше. И будут идти, пока не столкнутся с живыми, – жёстко бросил Клавдий.
Император покачал головой.
– Послать вершников, оповестить всех – пусть уходят от Разлома. И второе… созвать всеобщее ополчение. От мала до велика. Проконсул, пусть всюду, где только могут, объявят Красную Весть.
Красная Весть, по цвету алых одежд, в которые облачались глашатаи. Она означала, что и впрямь настал последний час и спасти Империю – не Императора даже! – могут только совокупные силы всех сословий. Это означало, что за оружие пришла пора взяться и старикам и детям. Все мужчины становились воинами. Уклонение – каторга. Или – осадные сотни, те, что первыми полезут на стены, когда в спины упрутся копья своих же сотоварищей, и горе тому, кто струсит и повернёт назад!
