Ознакомительная версия.
След от ожога оставался, наверное, лет еще двадцать, а потом как-то незаметно пропал.
В тот момент Герман ничего не сообразил и вспомнил уже гораздо позже: за миг до того, как его бедная нога соприкоснулась с утюгом, что-то внутри у него завопило. Но он был мал и не понял, что этот вопль означал: «Берегись! Опасность!»
Впрочем, этот случай, скорее всего, стерся бы из памяти или же его надежно погребли бы под собой все новые и новые жизненные впечатления, но щедрая судьба приготовила для Германа следующий сюрприз. А уж приятный или неприятный — это как посмотреть.
В разгар зимних каникул, в пятом классе, Герман с соседскими пацанами лазил по крышам окрестных сараев. Гонялись друг за дружкой, кидались снежками — все это можно было делать и внизу, во дворе, но внизу не так интересно. Во все времена мальчишек непременно тянет на экстрим!
Тот сарай был здоровенный, кирпичный, двухэтажный, падать оттуда было высоко. Может, и не убьешься, но ноги сломаешь наверняка. А то и позвоночник — если ангел-хранитель отлучится на перекур. И вновь, как и в случае с утюгом, сирена завыла внутри раньше, чем Герман поскользнулся на присыпанном снегом льду, намерзшем на идущей под уклон черепице. Занимайся он в те времена специально развитием реакции — непременно успел бы остановиться или упасть перед скользким местом, или отпрыгнуть в сторону наконец. Время-то для принятия решения было. Но не получилось. Сзади настигали мальчишки, он был последним из команды, кого еще не поймали и не доставили пленным к кону, и убегать нужно было, убегать…
В общем, спасло его, наверное, только то, что ангел-хранитель вернулся с перекура. Свободное падение Германа продолжалось только до ветвей растущей у сарая яблони. Дальше уже был не полет, а, скорее, спуск с препятствиями, сопровождаемый хрустом ломавшихся веток — до развилки, где Герман и застрял в целости и сохранности. Ну, разве что поцарапал лицо и слегка повредил запястье. А мог ведь и без глаза остаться…
Вот после этого и вспомнился ему утюг.
Кстати, вновь болело не очень сильно. И так бывало не раз. Но иногда случалось и наоборот. Ни с того ни с сего заболит нога или рука — а потом пройдет. До поры до времени Герман над этими странностями не задумывался.
Утюг… Крыша…
Герман был не настолько безрассудным, чтобы сознательно создавать для себя опасные ситуации, дабы проверить, закричит ли предупреждающе некто, живущий у него внутри. Не носиться же по крышам только ради этого, не перебегать же через рельсы под самым носом трамвая, не заплывать же на середину Волги, где туда-сюда гоняют моторки, мчатся глиссеры и «кометы», «метеоры» и водометы «Заря». Да и не собирался он ничего анализировать, ломать над этим голову — много было других, более интересных дел. И любовь была школьная, и занятия легкой атлетикой (отец еще в первом классе настоял), и велосипед, и бассейн…
А судьба, как положено, готовила третий случай. Обычно только с третьего раза человек окончательно начинает понимать, что «неспроста все это».
Вновь была зима, и вновь каникулы, и учился Герман уже в восьмом классе.
Городской сад, раскинувшийся вдоль Волги, был одним из самых привлекательных мест Калинина. Георгий, отец Германа, когда-то ходил туда качаться на качелях, и в цирк-шапито, где в начале своего пути клоуна выступал Юрий Никулин, и кататься на коньках, а попозже — на танцы, на «доски», как называли танцплощадку на местном жаргоне, потому что там был деревянный пол. Потом Георгий водил туда сына. А еще позже Герман стал ходить туда уже без отца, в одиночку, или, чаще всего, с друзьями.
Зимой в горсаду сооружали высоченную горку, и традиция эта тянулась с эпохи сталинской до эпохи новейшей. Как в старые, так и в новые времена сохранялась в горсаду и другая традиция, совсем иного свойства. Там всегда собирались оравы подростков из разных концов города — «заволжские», «каляевские», «затверецкие», «пролетарские», с хулиганского Зеленого проезда и не менее хулиганской «Горбатки» — и зачастую устраивали потасовки. Иногда — с кастетами и ножами. Излюбленным местом для этих разборок были «доски» и, как ни странно, безобидная горка. Днем там каталась, в основном, малышня, а вечерами… А вечерами толпились возле нее ребятки постарше, кое-кто с сигаретами, кое-кто напившись «гнилушки». «Короли» улиц, кварталов и микрорайонов вместе со свитой лезли на горку с матом, хохотом и свистом, стараясь всех растолкать, а потом с улюлюканьем скользили вниз по ледяной дорожке, и уже внизу, уносясь метров на тридцать от горки, стремились сбить как можно больше окружающих ногами и руками. Нередко наверху, на обрамленной перилами площадке, вспыхивали драки, и летели на снег оторванные пуговицы и кровавые плевки.
В одну из таких заварушек как-то раз угодил и Герман с приятелями. Мелькали вокруг кулаки, висел в морозном воздухе мат-перемат, визжали подруги «королей» — и, перекрывая этот визг, взвыла у него внутри все та же сирена. На этот раз Герман успел среагировать. Отскочил, сбив кого-то с ног, и увидел, как блеснуло в свете фонаря лезвие ножа. Удар достался другому. Раздался сдавленный крик, все посыпались с горки, и Герман тоже бросился к ледовому спуску и в куче тел понесся вниз.
«Зарезали! Кулю зарезали!» — завопили на горке — и вдруг стало необычайно тихо.
Все кинулись врассыпную, и Герман тоже решил уносить ноги, потому что вот-вот должна была появиться милиция. А легавые при подобных инцидентах в горсаду хватали всех подряд, без разбору, били нещадно — и ночь в камере райотдела была обеспечена.
Потом оказалось, что Куля, «король Володарки», остался жив. И даже через год-другой еще успел отсидеть срок за драку, прежде чем его, пьяного в дымину, все-таки насмерть пырнули ножом в зарослях у Тьмаки.
Но это было потом. А тогда, вернувшись домой, Герман долго не мог уснуть.
До него наконец дошло: он — особенный. У него есть некий дар.
Он еще не знал, что ему делать с этим своим даром, какую выгоду из него можно извлечь — и никому о нем не говорил: ни друзьям, ни маме. Дар пока был сродни красивой безделушке, которую не знаешь для чего приспособить.
Да, он не знал, но усиленно напрягал извилины, катал все свои мозговые шарики и ролики — и весной приступил к тренировкам. Не дожидаясь, когда гора соизволит явиться, Магомет сам пошел к ней.
Полигонов для таких тренировок было в городе предостаточно. Герман выбрал Волгу. Мартовский лед был хрупок, народ уже не отваживался ходить через реку напрямик, чтобы не делать крюк до моста, и даже бесшабашные рыбаки смотали свои зимние удочки. Зато оставили после себя множество лунок, еле затянутых весенним ледком и припорошенных весенним же снежком. Бродить в такое время по волжскому льду — все равно что гулять по минному полю. Правда, мина все-таки оставляла возможность выжить — даже если лишишься ног. А вот если провалится под тобой лед — надежды на спасение практически нет. Самому не выбраться, в холоднющей воде долго не продержаться, а на помощь никто не придет — кому захочется идти на дно вместе с тобой? Да и кто увидит темным вечером угодившего в воду человека?
Ознакомительная версия.
