Игорь Середенко - Мёртвая точка

— И что же это за сообщение такое, — нервно с напряжением в голосе рявкнул Крофтон, готовя очередную кулинарную стряпню.

— В этом сообщении говорится о каком-то эксперименте, — сказал, не скрывая возбуждения новым событием, Альбертон. — Там есть добровольное соглашение каждого из вас.

— Я ничего не понимаю, — сказала Ости. — Что вы имеете в виду?

— Это полная ерунда, — заявил Эвенз, — я ничего не подписывал, и я не позволю, кому-нибудь, тем более какой-то железке, даже если это золотое и гениальное творение рук человеческих, управлять мной.

— Вы неправы, — сказал Фейн, — давайте…

— Идите к черту! — закричал Эвенз. — Это ваше желание идти на поводу.

— Не будьте так упрямы, — сказал Блэк, обращаясь к Эвензу.

— Вы глупы, и вами легко управлять, — сказал Эвенз. — Только слабоумный человек поверит во весь этот бред.

Если бы вовремя не вмешался Голдман, то не ясно чем бы кончился весь этот яростный спор.

— Друзья, — обратился Голдман ко всем, — безусловно, все мы последние дни находимся на взводе, на грани нервного срыва. Если бы мы находились на Земле, то такого бы не произошло, но мы в открытом пространстве, в межзвездных…

— Именно на Земле мы совершали, по данным вашего любимого компьютера все эти злодеяния. И потому находимся здесь, в капсуле смерти, на пути к уничтожению, — сказал Эвенз. — Вы как хотите, но я не стану больше слушать весь этот бред, — сказав эти слова, он грубо оттолкнул плечом Блэка и вышел.

— У всех из нас нервы ни к черту, — сказал Голдман, — но давайте хотя бы прислушаемся к логике разума. Нельзя же игнорировать все события, которые мы встречаем. Незнания могут привести нас в темноту, в пустоту. Мы должны быть в этот нелегкий час все вместе, и если это эксперимент, и тем более мы в нем участвуем, то может быть, это приведет нас к другому пути, нежели смерть и безысходность.

— Я с вами полностью согласен, — сказал Фейн. — Мы должны быть вместе, иначе обезумим в одиночестве, тем более что в наших комнатах даже музыку нормальную не отыщешь.

— У меня-то же самое, — поддержал его Дадсон, — странно это. Музыка должна успокаивать нервы, а не разжигать в них огонь. Я такой жанр в музыке никогда не слышал. Даже если учесть мою потерю памяти.

— Это рок, — сказал Блэк, — он запрещен. Я это помню.

— Славно, что хоть это мы помним, — сказала уныло Ости, свесив голову.

— Давайте вернемся к сообщению, — предложил Голдман. — И так, вы Альбертон, утверждаете, что вам поддалась расшифровка нового сообщения из компьютера?

— Это верно, — сказал Альбертон, довольный, что наконец-то его слушают. — В сообщении упоминалось о нашем согласии участвовать в каком-то эксперименте.

— Так может быть, — сказала, не сдерживая удивление, Ости, — мы не преступники.

— Верно, — согласился Голдман. — Мы все участники какого-то эксперимента. Это многое объясняет. Например, человеческое поведение в стрессовых ситуациях.

— Вы намекаете, что это психологический эксперимент? — спросил Фейн.

— Да, — сказал Голдман. — Есть еще один довод в пользу этого предположения.

— Какой? — спросил Фейн и Ости в один голос. На их лицах появилась надежда.

— Убийцы, какими нас тут нарисовали, — сказал Голдман, — в наше время, если и бывают, то редко… Откуда взялись девять преступников? Согласитесь, это много, даже для планеты Земля. Неужели нас поймали всех в одно и то же время? Это выглядит нереально. Понимаете о чем я?

— Вы хотите сказать, что невозможно присутствие на тюремном корабле такого количества преступников? — сказал Альбертон.

— Именно, — сказал Голдман. — Это скорее похоже на эксперимент. Это и объясняет потерю памяти. Эксперимент должен быть чистым, вот почему наше сознание ничем не обременено. Оно чисто и свободно, словно белый лист бумаги.

После этих слов у многих появилось облегчение на душе, и они вновь вернулись к нормальной и счастливой жизни, какой с самого своего рождения привыкли.

В комнате остались: Альбертон, Голдман, и Фейн.

— Очень много эмоций и переживаний, — начал Альбертон, — мало логики.

— То, что мы здесь слышали, — сказал Фейн, — это ужасно. И, как такое возможно в нашем идеальном мире?

— Значит, не такой уж он идеальный, — сказал Альбертон, — хоть его и правительство старается приукрасить со всех сторон.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Фейн.

— Животные, — ответил Альбертон. — Они ведь убивают и никакая политика и мораль на них не действуют.

— У животных нет стремления к первенству, — произнес Голдман, — так как нет больших возможностей, какие подарила природа человеку, в форме развитого мозга.

— Об этом писали ученые, — сказал Альбертон. — И что? Их кто-то услышал?

— Такова участь всех мечтателей — быть непонятыми, забытыми, брошенными, — сказал Фейн, — ибо они свободны в этом ограниченном и замкнутом человеческом мире.

— Но, почему происходили раньше такие жестокие убийства, войны? — спросил Альбертон. — Откуда у нас возникает желание отомстить после того, как нас обидели, когда мы увидели и ощутили на себе несправедливость?

— Ответ скрывается внутри нас, — ответил Голдман. — Оно с нами живет, переходит от поколения к поколению, от родителей к детям. Легче всего изменениям и учебе поддаются дети, ибо они еще не впитали в себя все цвета мира. Но именно у детей, по их непредсказуемому поведению можно судить о наших наклонностях. Ребенок чист, как белый снег, выпавший впервые. Это потом, когда человек ступает по нему, он становится черного цвета. Вы не задумывались над тем, почему ребенок наносит несколько ударов своему обидчику, а не один?

— Эти рассуждения говорят нам о том, — сказал Фейн, — каков тягостный и тернистый был путь перехода человека грубого и неразумного к смышленому и воспитанному. По сравнению с прошлым, человек нынешний просто идеален — сверхчеловек.

— Да, возможно, — сказал Альбертон, — та цивилизация, что создала нас, рассчитывала на наши изменения и развитие, прежде всего духовное.

— Так и есть, — ответил, улыбаясь, Фейн. — Мы достигли самого высокого развития, когда ценится не материальное или рассудительное, а духовное и разумное. Сохранение не только мира внутри нас, но и сохранение мира, окружающего человека. Мира всего живого, создание и царствование идеальной природы. Мы достигли ее уровня и она…

— Если мир идеален, — перебил его Голдман, — то, как он может допустить несправедливый и далеко не идеальный внутренний и внешний мир человека? Почему внутри идеального находится неидеальное, несовершенное?