бы в одиночестве родить зародившуюся в ней жизнь. Никто не смел и на километр приближаться к этому дому. Никто из членов культа и даже из самого семейства Кори не приходил туда, кроме Джона, отца Люции. Но и он не желал глядеть на дочь. Он приходил дважды в неделю, оставлял еду и все необходимое, но ни разу не взглянул на Люцию. Она была священным сосудом, понимаете? Священной реликвией, не предназначенной для глаз нечестивых смертных. Так продолжалось в течение многих месяцев. Отец приносил еду и прочие нужные Люции вещи, а когда он уходил, девушка забирала оставленное. И так было все девять месяцев. Пока не родился ребёнок.
Я слушал эти рассказы. Такие прекрасно сплетённые, захватывающие, вытянутые из замшелых голов наших прадедов. Я чуть не подпрыгивал на диване от нетерпения, ожидая развязки. Клэйб рассказывал с таким убеждением, с такое верой в собственные слова! Еле переводя дыхание, широко распахнув глаза и сжимая в дрожащей руке банку пива. Естественно, я не верил, что в рассказанном есть хоть капля правды. Это лишь народная легенда, приукрашенная многими поколениями, и, благодаря всё новым и новым деталям, стала напоминать роман ужасов. Нет, я понимал, что в самой сути есть крохотное зерно истинных верований и мифов, исчезнувших в наши дни. И должен признаться, меня захватил этот рассказ. Я чувствовал себя ребёнком, сидящим вечером у костра в лагере скаутов, слушающим страшилки и верящим в них. Звучит нелепо, но Клэйб был прирождённым рассказчиком; он продолжал с такой решимостью и непоколебимой убеждённостью, что невозможно было усомниться в достоверности повествования.
— И как… Как выглядело дитя? — спросил я.
Клэйб вновь не обратил внимания на мою реплику.
— Итак, девять месяцев спустя, в вальпургиеву ночь [20] неместный охотник пришёл к одному из домов в деревне и рассказал, что нашёл тело молодой девушки снаружи от заброшенной лачуги. Она была зверски разодрана, скорей всего каким-то диким животным. Туда отправились с десяток мужчин — самых храбрых, кто рискнёт приблизиться к проклятому дому. Труп Люции был расчленён и выпотрошен, как туша борова. А ещё более странным было то, что тело девушки было опаленным и обгоревшим. Они даже не стали хоронить девушку, услышав доносившиеся из запертого дома звуки: хныканье, повизгивание, кряхтение. Они сбежали, опасаясь за свои жизни. Да, мистер Крей, Люция дала жизнь ужасному, нечеловеческому созданию… Сжигающему существу, которое не было рождёно обычным способом — оно проело себе путь из материнской утробы. Люцию съедало заживо собственное дитя, ибо когда оно прокладывало себе путь наружу, оно питалось материнской плотью.
Пришёл мой черёд хвататься за пиво.
Я вскрыл одну банку и залпом осушил её до половины. На меня серьёзно подействовала история. Клэйб был отличным рассказчиком. Представляю, каким спросом он пользуется на Хэллоуин! И дело было не только в самой жуткой, пугающей истории, но и в атмосфере внутри трейлера. Тусклый свет, пробивающийся через клубы сигаретного дыма; статуя человека с оленьей головой; мерзкие, плавающие в банках предметы; старый плакат на стене, объявляющий выступления "Мальчика-крокодила и девочки-змеи" и "ужасов, рождённых от нечестивых союзов". Пугающее одиночество среди гор; доносящийся из ящика Пандоры манящий шёпот; пересказанные истории и тайны сумасшедших семейств, которые впервые вытащили на белый свет…
Хотя основную роль всё же играл Клэйб.
И его манера повествования: все эти неприятные, личные подробности. Словно он был там в то время. Когда он рассказывал мне о найденном в доме Эбигейл Кори теле, его лицо было мертвенно-бледным, а губы дрожали. Он так сильно сжал банку из-под пива, что смял её. А я сидел напротив со своей банкой и смотрел на Смотрел, как он стёр платком пот с лица, как судорожно дёрнул головой, как вздулись вены на его шее.
В конце концов, тишина стала меня тяготить.
— Интересная сказка.
А Клэйб рассмеялся.
Он смеялся прямо мне в лицо, и смех его был резким, пронзительным и скрипучим, как петли в подвал, населённый призраками. Да, он смеялся, но в смехе этом не было и доли юмора; лишь ослепительная, гнетущая боль, сидящая глубоко внутри него.
— Да, сказка… Но она ещё не окончена.
Он отбросил в сторону банку пива, даже не заметив, что пена выплеснулась на ковёр.
— Итак, Люция погибла, и мы даже представить не можем, какой жестокой и мучительной была её смерть, мистер Крей. Но дитя… да, дитя выжило. В записях говорится, что Джон Кори отправился к дому, чтобы похоронить останки дочери. И пока был там, зашёл в дом. Никто не смел входить внутрь дома с тех пор, как той жуткой ночью порог переступила Люция. А до того? Нет. Ни единая душа не заходила сюда с того дня, как повесили во дворе Эбигейл. Но Джон Кори вошёл. Вошёл с единственной целью: найти свою новорождённую внучку или внука. Кори был стар, очень стар, но каким-то извращённым чувством он ощущал, что этот ребёнок — его плоть и кровь. И эта кровь звала его. Он понимал, что если дитя сбежит из дома, то начнёт творить жуткие вещи; на него откроют охоту и убьют, как из века в век убивали таких существ, как он.
— Мы никогда не узнаем, что в тот миг чувствовал Кори, каких моральных сил требовалось, чтобы войти в этот мрачный холодный дом. Чтобы ходить по коридорам в поисках этого создания, заглядывая на чердаки и подвалы, возможно, даже подзывая этого монстра. А потом услышать, как оно спускается, но не шагает, а ползёт. Как существо без конечностей. Либо у которого слишком много конечностей. Существо, которое светится во мраке заброшенного дома. Существо, которое хнычет, как человеческое дитя, но ни одно человеческое дитя в этом мире не могло быть… Нет, мы ведь не можем знать, мы можем лишь догадываться и предоставить волю нашему воображению…
Да, я уже представлял: мрачный пустой дом, пыль, паутина, скрипящие доски под ногами, висящие на стенах жуткие напоминания о прошлом, словно призраки в разрушенном склепе. Я практически видел, как мужчина ходит один по коридорам, зовёт существо и знает, что оно должно ответить, должно показать себя и либо выползти по лестнице из подвала, мерцая злобными красными глазами, либо спуститься сверху, по стенам, как получеловек-полупаук.
Естественно, это была всего лишь сказка, которой, без сомнений, наслаждался бы сам Лавкрафт. Но мне от этого не становилось легче. У меня по спине ручьём тёк пот, не хватало воздуха, чтобы вздохнуть; я испытывал практически физическое отвращение к тому, чем было и чем не
