— Говорящие Рыбы сказали мне, что я родилась от спаривания, которое было произведено по вашему приказу.
— Это правда.
— Они говорят, что вы ведете записи и заказываете скрещивания между Атрейдесами по какому-то своему плану.
— Это тоже правда.
— Значит, Устное Предание верно.
— Мне казалось, что ты веришь Устному Преданию безоговорочно и без размышлений.
Однако Сиону трудно было сбить с раз выбранного пути.
— Но что будет, если кто-нибудь из нас откажется от такого спаривания по заказу?
— Я допускаю некоторые отклонения, поскольку имеется достаточное количество детей, зачатых по моему приказу.
— По приказу? — Сиона была в ярости.
— Да, я поступаю именно так — приказываю.
— Но не можете же вы вползти в каждую спальню или следить за нами каждую минуту нашей жизни! Откуда вы знаете, что ваши приказы исполняются?
— Знаю.
— Значит, вы знаете, что я не собираюсь вам подчиняться!
— Тебе не хочется пить, Сиона? Она была озадачена.
— Что?
— Когда люди хотят пить, они говорят о воде, а не о сексе.
Однако Сиона так и не застегнула клапан, и он подумал: Атрейдесы всегда испытывают сильные страсти, даже если это противоречит здравому смыслу.
Через два часа они вышли из дюн на открытый выветренный участок, устланный галькой. Лето скользнул на камни, Сиона шла рядом с ним, часто поднимая глаза к Стреле. Обе луны стояли низко над горизонтом, отбрасывая длинные тени от камней.
Скользить по таким местам Лето было даже удобнее, чем по песку. Твердая порода была лучшим проводником тепла, нежели песок. Можно было распластаться на камнях и экономить энергию своего внутреннего химического завода. Галька и даже крупные камни не могли причинить Лето травму.
Сионе, напротив, было труднее, она пару раз чуть не вывихнула себе лодыжку.
Плоскогорье — очень тяжелое место для непривычного человека, подумал Лето. Чем ближе к земле, тем страшнее. Человек видит только великую пустоту, зловещий пейзаж, особенно в лунном свете — вдали дюны, причем, сколько бы ты ни шел, расстояние до них кажется неизменным, а вокруг ничего, кроме вечного ветра, нескольких камней и при взгляде вверх — безжалостные звезды. То была пустыня Пустыни!
— Именно здесь музыка фрименов стала символом вечного одиночества, — сказал Лето, — здесь, а не в дюнах. Именно здесь в полной пере познаешь, что небо должно быть источником воды и облегчения, любого облегчения — лишь бы не было этого бесконечного, нескончаемого ветра.
Даже это не заставило Сиону вспомнить о клапане. Лето начал приходить в отчаяние.
Утро застало их в самом центре плоскогорья.
Лето остановился возле трех больших камней, приваленных друг к другу. Один из них был выше его спины. Сиона легла, прислонившись к Лето, что снова исполнило его надеждой. Словно опомнившись, она отпрянула и прислонилась к одному из камней. Потом он видел, как она взобралась на камень и осмотрела горизонт.
Лето и без этого знал, что она видит. Поднятый ветром песок, закрывающий ландшафт и затмевающий восходящее солнце. В остальном все то же — равнина и ветер.
Камень, на котором лежал Лето, был холодным в прохладе утра. Холод высушил воздух, что принесло Лето необычайное наслаждение. Не будь Сионы, он двинулся бы дальше, но девушка была явно измотана. Она снова прислонилась к нему и пролежала около минуты, пока он не понял, что она прислушивается.
— Что ты слышишь? — спросил он.
— У тебя внутри что-то рокочет, — сонным голосом ответила она.
— Огонь внутри меня никогда не гаснет полностью.
Это заинтересовало ее. Она встрепенулась и заглянула ему в глаза.
— Огонь?
— У каждого живого существа внутри горит огонь, — сказал Лето. — У одних он медленный, у других быстрый. Но мой горячее, чем у всех других.
Стараясь согреться, Сиона обхватила себя руками.
— Тебе не холодно здесь? — спросила она.
— Нет, но я вижу, что холодно тебе, — сказал он.
Лето спрятал лицо в складку кожи и поманил Сиону в карман, который образовался в его верхнем сегменте.
— Здесь почти как в гамаке, — произнес он, глядя на Сиону снизу вверх. — Если ты залезешь сюда, то согреешься.
Она, не колеблясь, приняла его приглашение.
Хотя он и был готов к этому, но этот жест доверия растрогал Лето. Ему пришлось бороться с жалостью, равной которой он никогда не испытывал до своего знакомства с Хви. Здесь не может быть места жалости, сказал он себе Выло все больше признаков того, что Сиона умрет, и надо было подготовить себя к великому разочарованию.
Сиона прикрыла глаза рукой и тихо уснула.
Ни у кого в мире не было столько вчера, как у меня, напомнил себе Лето.
С обычной человеческой точки зрения то, что он сейчас делал, было неприкрытой жестокостью. Ему пришлось укрепить себя, погрузившись в закоулки памяти и намеренно выбрав ошибки нашего общего прошлого. Непосредственный доступ к ошибкам человечества был сейчас наилучшим способом укрепить себя. Знание ошибок учило его делать долгосрочные исправления. Ему всегда приходилось думать о последствиях. Если последствий не было, то урок можно было считать пропавшим даром.
Однако чем ближе подходило время окончательной трансформации в Червя, тем тяжелее давались ему решения, которые можно было назвать негуманными. Когда-то он очень легко принимал такие решения. Однако чем больше он становился Червем, тем больше одолевали его человеческие заботы.
Словно в колыбели нашего прошлого, я лежу в пещере. Вход в нее столь узок, что я с большим трудом смог протиснуться туда, и вот я лежу на спине и в неверном пляшущем свете смоляного факела рассматриваю на стенах и потолке запечатленных на них диких зверей и души охотников. Души людей моего народа. Как это освещает дух, когда оглядываешься на совершенный круг, на схваченный момент духа. Все мое время трепещет от этого зова: «Я здесь!» Я знаю о великих мастерах живописи последующих веков, но все же с восхищением смотрю на творения ума и мышц, нанесенные на стены тесной пещеры углем и растительными красками. Насколько же мы больше чем простые механические машины! И мое существо, не приемлющее цивилизации, восклицает: «Почему они не хотят покидать пещеру?»
(Похищенные записки)
Приглашение от Монео явиться к нему в рабочий кабинет Айдахо получил поздним вечером. Весь день он сидел на подвесном диване в своей квартире и размышлял. Каждая мысль неизбежно заканчивалась воспоминанием о том, как легко Монео расправился с ним в подземном коридоре.
