— Извините, сэр, — сказал Куделка. — Спасибо.
— Не за что, лейтенант. Я сам однажды чуть не попал под луч нейробластера. Напуган был до смерти. Вы пример для всех нас.
— Это… вовсе не так уж больно, сэр.
Корделия, по собственному опыту зная, что это неправда, удовлетворенно промолчала. Но когда все начали расходиться по своим делам, Корделия задержалась перед Ивоном Форхаласом.
— Приятно было познакомиться с вами, командор. Я предсказываю вам, что вы далеко пойдете — причем _не_ в направлении острова Кайрил.
Форхалас напряженно улыбнулся.
— Я полагаю, что и вы далеко пойдете, миледи.
Они обменялись осторожными и уважительными кивками. Затем Корделия взяла Форкосигана под руку, и они отправились навстречу очередной своей обязанности. Следом за ними двинулись Куделка и Друшнякова.
Через неделю император Барраяра погрузился в предсмертную кому, но продолжал цепляться за жизнь еще целую неделю. И вот как-то ночью Эйрела и Корделию подняли с постели — из императорского дворца за ними прибыл специальный посланник, произнесший лишь одну простую фразу:
— Доктор полагает, что время пришло, сэр.
Поспешно одевшись, они вместе с курьером отправились во дворец, и вскоре снова очутились в тех самых прекрасных покоях, которые Эзар избрал для последнего месяца своей жизни. Музейная роскошь обстановки являла разительный контраст с нагромождением инопланетной медицинской аппаратуры.
Здесь уже собралось немало народу: личные врачи императора, Фортала, граф Петр, принцесса и принц Грегор, некоторые министры и несколько человек из генштаба. Все они в глубоком молчании около часа стояли у постели умирающего, покуда наконец остатки жизни не покинули высохшее старческое тело, неподвижно лежавшее на огромной кровати. Корделия подумала, что эта мрачная сцена — неподходящее зрелище для ребенка, но, похоже, его присутствия требовал церемониал. Затем поочередно все присутствующие, начиная с Форкосигана, опускались на колени перед Грегором и, вложив руки в его ладошки, приносили клятву верности новому государю.
Форкосиган подвел к нему и Корделию. У принца — теперь уже императора — были волосы его матери, но глаза были такие же карие, как у Эзара и Серга. Корделия поймала себя на том, что пытается угадать, как много унаследованных от отца и деда черт таится в этом мальчике, ожидая проявится с возрастом. «Сидит ли в твоих генах родовое проклятье, малыш?» — мысленно вопрошала она, вкладывая свои руки в его ладони. Но благословен он или проклят, не имеет значения — она все равно дала ему эту клятву. Слова присяги будто бы обрезали последнюю нить, связывающую ее с Колонией Бета; нить эта лопнула с легким звоном, слышным только ей самой.
«Теперь я принадлежу Барраяру». То было долгое и странное странствие, начавшееся в тот миг, когда она, придя в сознание, увидела перед собой заляпанные грязью ботинки, и закончившееся здесь, в этих чистых детских ладошках. «Знаешь ли ты, что я помогла убить твоего отца, малыш? Узнаешь ли от этом когда-нибудь? Молю бога, чтобы этого не случилось». Корделия размышляла, по какой причине — из деликатности или по недосмотру — ее в свое время не заставили принести клятву Эзару Форбарре.
Из всех присутствовавших плакал только капитан Негри. Корделия знала это лишь потому, что стояла рядом с ним, в самом темном углу комнаты, и видела, как шеф службы безопасности пару раз утер лицо тыльной стороной ладони. В какой-то момент глаза его покраснели, на лице пролегли новые морщины, но когда он выступил вперед для присяги, к нему уже вернулась обычная ледяная выдержка.
Следующие пять дней, занятые погребальными церемониями, совершенно вымотали Корделию. Однако ей дали понять, что этому трауру далеко до того, который последовал за гибелью кронпринц Серг: тот продолжался две недели, несмотря на отсутствие тела в качестве центральной детали композиции. По официальной версии принц Серг погиб геройской смертью солдата. Насколько было известно Корделии, только пятеро живых существ знали всю правду об этом хитроумном политическом убийстве. Нет, четверо — теперь, когда Эзар покинул этот мир. Вероятно, могила была наиболее безопасным хранилищем для тайн Эзара. Что ж, теперь мучения закончились, и его эпоха уходит в прошлое вместе с ним.
Коронации как таковой для мальчика-императора предусмотрено не было — ее заменяла удивительно деловая, хоть и изящно обставленная процедура, проходившая в Палате Совета: в течение нескольких дней Грегору присягали министры, графы, сонм их родственников и все остальные, кто не удостоился чести присутствовать у смертного одра Эзара. Форкосиган тоже принимал от них присяги на верность — казалось, эти клятвы с каждым разом увеличивали возложенное на его плечи бремя.
Благодаря поддержке матери четырехлетний малыш стойко выдерживал утомительные церемонии. Карин настояла, чтобы все эти нетерпеливые и занятые люди, специально прибывшие в столицу ради исполнения своего долга, ежечасно давали Грегору передышку. Чем больше Корделия присматривалась к системе правления Барраяра, тем более поражалась ее необычности и сложности ее неписаных законов. Причем самое странное — система работала. Вернее, ее заставляли работать, играя в нее так убедительно, что она становилась явью. Вероятно, все правительства по сути представляют собой такие договорные иллюзорные структуры.
Когда поток церемоний постепенно сошел на нет, Корделия наконец приступила к обустройству домашнего быта в своем новом доме. Хотя обустраивать было практически нечего. Как правило, Форкосиган уезжал на рассвете, прихватив с собой Куделку, и возвращался уже после наступления темноты, чтобы наскоро перекусить и запереться в библиотеке, где он принимал посетителей или работал до самого отхода ко сну. Корделия убеждала себя, что поначалу такая загруженность неизбежна. Постепенно он освоится, наберется опыта, и работа станет занимать у него гораздо меньше времени. Она помнила, как впервые приняла командование кораблем в Бетанской астроэкспедиции — это было не так уж давно — и то, как в течение нескольких месяцев постоянно была на взводе, боясь допустить какой-нибудь промах. Со временем действия, поначалу дававшиеся с таким трудом, стали автоматическими, а затем и вовсе почти неосознанными, и у нее снова появилась личная жизнь. И с Эйрелом будет так же. Она терпеливо ждала, и улыбалась, когда ей выпадала возможность увидеть его.
Кроме того, у нее была работа. Вынашивание ребенка. И делу этому придавалось немалое значение, судя по тому, каким вниманием окружали ее все — начиная с графа Петра и кончая поварихой, таскавшей ей всевозможные питательные закуски в любое время дня и ночи. Так с ней не носились даже на родине, когда она вернулась из годичной исследовательской экспедиции, прошедшей без сучка без задоринки. Да, к воспроизводству населения на Барраяре явно относились с гораздо большим энтузиазмом, чем на Колонии Бета.
