грудь. Время от времени она затягивалась сигаретой с красным табаком и густой струей пускала изо рта и ноздрей дым. Встревоженная движущимися отсветами от сенсорных светошаров, она обернулась и, увидев двух направившихся к ней мужчин, вскинула перед лицом руки, словно испугалась быть избитой.
— Мы не хотим вам зла, — быстро сказал Фрасист Богх. — Нас направил Мальтус Хактар, глава сети «Луна Рок».
Звук этого имени вроде бы успокоил ее, и она расслабилась. Теперь их почерневшие лица и окровавленные комбинезоны получили хотя бы какое-то правдоподобное и доверительное объяснение.
— У вас есть известия о нем?
— Увы, известия скверные…
Ее огромные черные глаза налились слезами. Она закусила верхнюю губу и нервно откинула прядки со лба и щек.
— Вы его знали? — спросил Фрасист Богх.
Она в рыданиях упала на гравибанкетку.
— Я Барофиль Двадцать пятый…
Она резко села, ее щеки покрывали слезы, а глаза были полны ненависти. Она даже не попыталась запахнуть разлетевшиеся полы палантина, которые почти совсем не скрывали ее тела.
— Вы чудовище! — истерически закричала она. — Чудовище! Я узнала вас теперь! Вы убили Барофиля Двадцать четвертого, защитника осгоритов! И, как будто вам этого было мало, вы убили моего папу! Моего папу!
Фрасист Богх открыл было рот, чтобы ответить, но У Паньли, сжав его плечо, предложил ему взглянуть на трехмерное изображение. Он сразу узнал сцену, которую викарии показывали ему в Склепе Оскопленных. От того, что голограф проецировал светящиеся фигуры в естественную величину, она делалась еще выразительнее, еще ошеломительнее. На лице старого муффия в тот самый момент, когда из него уходила жизнь, ясно читалось выражение ужаса. Из невидимых динамиков доносились напыщенные, драматичные голоса комментаторов, подчеркивающих чудовищность этого преступления: «Хорошо информированные источники сообщают, что голосование, которое позволило Фрасисту Богху взойти на трон муффиев, послужило объектом скандальной фальсификации. Это открытие никого не удивит, поскольку эти выборы застали врасплох наиболее осведомленных наблюдателей крейцианства. Это отвратительное убийство проливает новый свет на личность Богха — маркинатянина и паритоля…»
Девушка перепрыгнула через спинку банкетки, бросилась на Фрасиста Богха и принялась кромсать ногтями ему лицо.
— Вы чудовище! Мой папа не должен был поступать к вам на службу!
Чтобы ее нейтрализовать, мужчинам пришлось объединить усилия. У Паньли заломил ей руку за спину, не давая пошевелиться. Тогда она попыталась пнуть Фрасиста Богха, но все усиливающаяся боль заставила ее сдаться. Беспорядочные рывки девушки привели к тому, что она оказалась полностью раздетой, и Фрасист Богх заметил, что ее пупок украшен красным кориндоном.
— Мне все равно, что вы обо мне думаете, — громко объявил он. — Если бы Мальтус Хактар все еще был жив, он бы вам объяснил, на какие хитрости пустились викарии Церкви. Однако, как член подпольной сети, вы сами должны бы знать, что манипуляция — любимое оружие власти!
Она плюнула ему в лицо.
— Просто покажите мне, где найти ваш деремат, — сказал он, вытирая щеку ладонью.
— Да пошли вы оба, и вы, и ваш сообщник!
Он не мог больше сдерживаться и влепил ей пощечину. Она снова разрыдалась, и все ее тело сотрясла дрожь.
— Уйдите… оставьте меня… — простонала она.
— Где ваш деремат?
— Отпустите меня. Я вас проведу…
*
Дочь Мальтуса Хактара закрыла за собой дверь, оставив двух мужчин наедине в крохотной гостиной с дерематом; этот продолговатый аппарат служил для сугубо личного пользования, однако обладал радиусом действия достаточным для того, чтобы перенести их прямо на Мать-Землю.
— Теперь я понимаю страх охранника, — сказал Фрасист Богх. — Я навсегда останусь убийцей муффия Барофиля Двадцать четвертого. Чудовищем.
— Я-то знаю, что вы чистосердечное чудовище, — ответил У Паньли.
Рыцарь протянул собеседнику руку поверх округлого кожуха деремата. Фрасист Богх принял ее и горячо пожал.
— Мы не во всем сходимся, но я рад знакомству с тобой, — добавил У Паньли.
Фрасист Богх улыбнулся ему, но эмоции лишили его дара речи.
Глава 21
Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует,
Жизнь восторжествует во всех своих обличьях,
Отпразднуем торжество жизни,
Пусть открываются раковины,
Пусть набухает Соакра,
Пусть изливаются плодородные волны,
Пусть смешаются солнца и луны,
Пусть соединятся ночь и день,
Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует,
Отпразднуем торжество жизни,
Старость участвует в жизни,
Болезнь участвует в жизни,
Смерть участвует в жизни,
Жизнь участвует в жизни.
Пусть созревают гаметы,
Пусть растут животы,
Пусть расцветают побеги,
Пусть рождаются дети,
Отпразднуем торжество жизни.
Торжество жизни,
Торжество жизни.
Церемония празднования жизни, провал Бавало. Звукозапись Эктуса Бара, перевод Мессаудина Джу-Пьета.
Обезумевшие полицейские, не чувствуя боли, словно одержимые сами себя кусали и царапали, выдирая кожу целыми клочьями. Некоторые кастрировали себя камнями, и между ног у них обильно потекла кровь. Но этого самоистязания им было недостаточно, и они продолжали с невероятной жестокостью колотить по собственным телам: по рукам, по туловищу, по лицу. Окружившие полицейских тропики — мужчины, женщины, дети, — пронзительными завываниями подстрекали их рвать себя и дальше на части. В Гранд-Нигер стекали багровые ручьи, и рыбы, привлеченные запахом и цветом крови, а равно обрывками плоти, дождем падавшими в мутную воду, собирались у берега, чтобы урвать долю добычи.
— Неужели вы ничего не сможете сделать, чтобы остановить этот ужас? — спросила побледневшая Афикит.
Мышцы рук у нее занемели от веса Йелли, а несмолкающие вопли бавалохо заставили ее перейти на крик.
— Они облили их особенным растительным веществом, — ответил Эктус Бар. — Ядом, который просачивается через поры кожи и доходит до нервных центров. Они не остановятся, пока не погибнут! У тропиков это зовется моэ тохи ажумбе, отвратительная смерть, которую человек причиняет себе сам. Это худший
