Мэллори очень хотелось оценить их силы, но даже если бы шлюпка могла выполнить подобный маневр, что потребовало бы серьезного изменения курса, он не стал бы так рисковать. Выйди он на позицию, позволяющую наблюдать за пайтарами,— и аппаратура слежения на борту их современных военных кораблей, куда более совершенная, чем его собственная, обнаружила бы его первой.
Поэтому он продолжал лететь прочь от гостеприимной планеты, удаляясь от ее тепла и кислородной атмосферы, а также от творившихся на ней ужасов. Он стремился к единственной цели, которой могла достичь его шлюпка прежде, чем закончится топливо. Он запрограммировал курс на внутреннюю луну. Не потому, что та находилась ближе внешней. Просто она была намного меньше. Следовательно, являлась менее выгодной в качестве потенциального убежища, поскольку на ней было мало мест, где можно спрятаться. Если бы пайтары решили проверить спутники планеты, то, исходя из таких соображений, скорее всего стали бы проверять луну покрупнее, пропустив ее невзрачную сестру.
И все-таки гравитационное поле внутренней луны вполне могло удержать попавший в радиус его действия предмет.
Маневрируя настолько аккуратно, насколько позволяли его навыки управления и ограниченный запас топлива, в конце концов Мэллори спустил шлюпку на максимально низкую орбиту, и аппарат повис над дном кратера, образовавшегося, по-видимому, от удара метеорита. Запасов энергии осталось совсем немного, но он решил провести проверку состояния шлюпки.
Он располагал запасом топлива. И запасом воздуха. Утечки отсутствовали, по крайней мере, поддающиеся обнаружению. Сделав все, что от него зависело, Элвин остался наедине с двумя противниками, не менее опасными, чем пайтары: одиночеством и тишиной.
Первые его дни и недели состояли из сна, еды и проверки приборов на предмет пролетающих мимо или ведущих патрулирование кораблей. С каждым днем, в течение которого приборы молчали, а экраны оставались пустыми, его уверенность росла. К концу первого месяца он целиком и полностью уверился, что ему удалось остаться незамеченным для пайтаров. К концу второго месяца это начало его пугать.
Ему было страшно. На психику непомерным грузом давили безвоздушная пустота с одного борта и безжизненная скала с другого. Он чувствовал, как его сознание начинает метаться между изоляцией и возможностью сдаться. Да, он обманул пайтаров. Он остался жив в то время, как все остальные люди на планете, несомненно, погибли. Но для чего? Чтобы натянуть нос пайтарам? Они уже, скорее всего, улетели с планеты и никогда не узнают о его существовании. И он умрет здесь, в одиночестве, а не среди своих собратьев-колонистов! С каждым днем минуты тянулись все медленнее, и он начал сомневаться в правильности своего выбора. Сопротивляться, выжить любой ценой — но какой? Имело ли это хоть какое-нибудь значение или было просто инстинктивной реакцией разумной обезьяны?
Его отчаяние росло, он даже решил рискнуть некоторым количеством драгоценного воздуха, выйдя наружу в скафандре. Пустая и безжизненная поверхность луны-карлика быстро заставила человека вернуться обратно. Внутри было тепло, и в его распоряжении находились различные записи, голосовые и трехмерные. Через некоторое время он уже не мог смотреть на изображения улыбающихся, счастливых людей. Шлюпка не двигалась с места, вися на своей абсурдно низкой орбите, а вот его разум начал дрейфовать. Гравитация влияла только на тело, но не удерживала на месте сознание.
На третий месяц наспех собранные припасы начали подходить к концу. Элвин вдруг понял, что его это не беспокоит. Чтобы сэкономить воздух, он стал жить, не снимая скафандра. Вся наличествующая атмосфера сосредоточилась в непосредственной близости от него. Он поступал так потому, что предполагалось, будто он хочет сохранить свою жизнь, хотя у него уже не имелось такого желания. Воды хватило бы еще на некоторое время, чтобы поддержать в нем жизнь, но еда кончилась. Это хорошо, решил он. Он ослабеет, потеряет сознание и даже не заметит того момента, когда кончится воздух. Его тело не тронут ни пайтары, ни разложение. Оно будет идеально законсервировано космическим холодом, который уже схватил мертвой хваткой весь остальной корабль.
Так он и существовал, очень долго, все реже и реже глотая воду через трубку в скафандре. И вдруг что-то нарушило его сон. Раздраженный, он приподнялся, чтобы найти источник беспокойства, но источник сам нашел его — и тут он начал кричать. Из всего, что случилось после, он помнил только собственный крик.
Как оказалось, кроме нескольких коротких моментов, этого крика не слышал никто, кроме него. Так тянулось и тянулось до бесконечности.
…до бесконечности.
Цзе ничего не ответила. Она лишь взяла правую руку Элвина обеими руками и поднесла к своим губам. Тихо поцеловала, потом прижала к щеке. Плевать, что подумают эти чертовы бюрократы или сотрудники госпиталя, которые могут не одобрить такого действия, глядя в свои мониторы. Мэллори смотрел в окно на голубое море, покачивающиеся пальмы и продолжал плакать. Он нормально дышал, пульс оставался ровным, но он не мог остановиться. Единственное, что ему грозило, это обезвоживание.
— Часть меня живет. Другая лежит мертвой там, на Привале, вместе с моими друзьями. А третья, последняя, продолжает плавать в невесомости на внутренней луне, сходя с ума.
— Я здесь,— сказала она.— Я живая.
— Да,— он улыбнулся и вытер слезы рукавом больничной рубашки.— Благодари Бога за самую малость, что есть у тебя. Это не про тебя, Ирен. Слово «малость» не имеет к тебе никакого отношения. Можно, я буду называть тебя просто Ирен?
— Мистер Мэллори, вы можете называть меня, как вам вздумается,— она опустила его руку на кровать. Но перед тем как выпустить, крепко сжала.— Вы заслужили такое право.
— Я не хочу, чтобы это было «правом». Я хочу, чтобы это было знаком нашей дружбы.
— Как хотите,— мягко ответила она.
Атмосферу разрушило, чтобы не сказать разбило вдребезги, появление в палате доктора Чимбу, двух его ассистентов, нескольких военных и штатских, которых Цзе не знала. Они заполнили комнату, но без толкотни и суеты. Все, в том числе офицеры с мрачными лицами, вели себя тихо и вежливо.
— Мистер Мэллори,— вежливо произнес Чимбу,— мы не собираемся давить на вас. Если вы считаете, что в комнате слишком много людей, просто скажите, и мы выйдем.
Человек на кровати ухмыльнулся. Он не хотел отпускать руку медсестры, и она не убирала ее.
— Слишком много? Да вас здесь мало! Сколько бы вас ни было, теперь для меня много не будет.
