Электра лежала, но покоя и равновесия больше не было. Везде и нигде внезапно свелись к ее старой комнате в родительском доме.
Тук-тук.
Она осторожно спустила ногу с кровати. Темнота больше не была полной. Прошелестела какая-то тень, блеснул отраженный свет.
Что за огоньки пляшут на волнистом стекле двери. Одна она или не одна?
Под босыми ногами тревожно тряхнуло пол. Там, под тонкой поверхностью, все еще была бесконечность, но она больше не была знакомой. Там что-то зрело, незримое и чужое.
Она сделала еще шаг.
Тук. Тук.
Звякнула посуда в шкафу.
Казалось, где-то в недрах дома, или в недрах под домом, заложены мины. Тикает механизм, натянуты струны, осталось сделать последний неверный шаг…
Она замерла на пороге кухни. Здесь тиканье стало громче, невидимо и страшно вздрогнули стены. С хрустящим стуком посыпались, погибая, несуществующие чашки в буфете.
Она пошла вперед, всматриваясь в сумрачные отблески. Что это? Под ногами была темная плита, неровная, теплая. Там и здесь из плиты выходили язычки пламени, синего, лилового, фиолетового газового огня. Плита дрожала. С ней вместе дрожали капли конденсата или дождевой воды, скопившиеся в неровностях и выщербинах.
«Не бойся, — уверенно прозвучал у нее в голове голос Люция. — Я сейчас. Я все исправлю».
Чья-то рука — его или ее — протянулась к стоп-крану, с силой дернула его вниз.
«Нет!» — успела подумать она.
Все погасло. Снова стало тихо, темно. Электра выдохнула, успокаиваясь. Неужели спасение?
На столе мелко задрожала лужица воды.
Темнота помедлила несколько мгновений, затем торжествующе зашелестела, запела, разом вспыхнув десятками своих подземных огней.
Теперь сделалось видно возвышение в середине плиты. Из него тоже выходило пламя, и там колдовал кто-то высокий, что-то он делал, только отсветы вычерчивали профиль, подсвечивали красным то пальцы, то лоб.
«Перестань, Люций, прекрати немедленно, ты взорвешь весь дом!» — снова подумала она.
— Поздно, — ответил он, не повернувшись к ней, продолжая свою работу. — Персефона уже сошлась с Гадесом.
Он погружал в огонь какие-то небольшие предметы, раскалял, откладывал их в сторону с негромким металлическим клацаньем. Руки, державшие щипцы, принадлежали не Люцию, с ужасом поняла она. Смуглые, крепкие руки — заметный шрам на тыльной стороне ладони, около большого пальца. Римляне не носят шрамов. И этот человек выше Люция, крепче. Волосы темные, вьются.
— Но это же нарушение календаря!
— Да. Планеты сойдут с орбит.
Проснулась как от толчка. Сердце колотилось где-то в животе, горло пересохло. Сон улетучился, только в ушах еще стояли последние слова.
Было невозможно тихо. Должно быть, ритм-регулятор включил в каюте шумоподавление, оценив дурное качество ее сна и степень тревоги.
На экране был мертвый штиль. Океан застыл; на темной воде, на фоне темного неба неподвижно и зловеще замерла трирема с обвисшими парусами.
Сколько она проспала?
Электра сглотнула и выключила экран, открывая себе внешний обзор из иллюминатора.
Поперек всего широкого прямоугольника окна неподвижно висел боевой корабль. Настоящий, исполинский, молчаливый. Невольно она залюбовалась обводами: стройность и мощь, плавные очертания жилых надстроек и хищные — орудийных блоков. Серое, бледно-лиловое, травертин, бронза, сталь — как же красивы и прекрасны римские корабли. Им нет нужды кутаться в варварское великолепие расцвеченных силовых полей. Они хороши в своей наготе.
«Персефона» — вот кто это — подошла на минимально возможное расстояние, сравняла скорости, маячит в иллюминаторе обманчиво спокойно. По огневой мощи этот корабль равен «Светоносному». Что ж.
В это время ожил алгоритм-помощник.
— Сенатор Гай Тарквиний просит разрешения подняться на борт.
— Что ему надо?
— Хочет побеседовать лично.
Ужасное оцепенение охватило ее. Мягкий голос электронного секретаря слышался как из-под воды. Зачем ему со мной беседовать. Пусть убирается к чертовой матери. Я не хочу ни за что отвечать. Это он виноват!
— Я приму его. — Наверное кто-то другой это сказал за нее. — На смотровой палубе. Дайте ему стыковку.
Надо хотя бы умыться, который же теперь час? Глухая ночь. Почему так ужасно трясет, даже зубы стучат. Из зеркала в ванной смотрит встрепанная гарпия с темными кругами вокруг глаз, черными пятнами на шее. Платиновые пряди спутались и стоят дыбом. Не гарпия, горгона.
— Да, домина.
Электра безучастно следила, как от серой громады «Персефоны» отделилась крошечная звездочка, направилась в сторону «Светоносного». Надо встать. Повторно подтвердить шаттлу посадку. Дойти до смотровой. Какой невыносимо долгий путь.
На палубе уже дожидался ее Гай — в обманчиво скромном сером мундире претора с узким фиолетовым кантом, в руках два больших стакана с, судя по запаху, кофе. С корицей что ли.
Один стакан сразу протянул ей. Электра машинально взяла.
— Прекрасная Электра.
Это он ей. Губы шевелятся.
— Что вам надо.
— Хотите сразу к делу? Что ж, правильно. Я прилетел поговорить насчет моих баллов! Враг, знаете ли, у ворот. А ваши, хм, gratiosi apud aliquem продолжают торговлю. Не решить ли нам дело напрямую?
Электра отодвинулась. Горячий кофе обжигал ладонь через тонкую картонную стенку стакана. Свидетельствовал реальность.
— Ваших баллов. Ваших.
— Да, моя дорогая, моих. Тем более, что со времени нашей прошлой беседы вы успели так удачно облажаться. Гляньте-ка!
Он щелкнул пальцами и между ними развернулось окно с изображением криокапсулы. Угол съемки другой, откуда-то сверху, но спутать невозможно — как во сне, снова то же место, та же картина. Безжизненные тела в бронях золотой когорты. Тела штатских в халатах. Безнадежно мертвые люди. Слабо мерцающий портал.
Она сделала еще шаг назад. Стаканчик пришлось перехватить обеими руками, чтобы не расплескать.
— Это, если не ошибаюсь, ваших рук дело? Ведете переговоры, а сами за моей спиной высадили десант в мои лаборатории? Убили людей. Знаете что, прекрасная Электра! — Гай шагнул к ней прямо сквозь изображение, на миг по лицу и волосам скользнули отблески аварийного освещения, блики на бронях, на битых стеклах, на крышке капсулы. — Вы мне теперь бесконечно должны! Бесконечно! Как отсюда до Луны! И баллами даже еще не начнете отдавать.
Электра снова отступила, он еще приблизился, вторгаясь в личное пространство, сокращая дистанцию почти интимным образом. Губы его кривились — ненависть? Отвращение?
Зачем он подходит так близко.
Она пошарила рядом с собой, не глядя, отставляя нетронутый кофе, чтобы не выплеснуть ненароком весь стакан ему прямо в лицо.
— Мои баллы. И пошевеливайтесь. Иначе я вашего замороженного адмирала на помойку выкину.
— Вы! — У нее перехватило горло, то ли от злости, то ли это другой Тарквиний, Конрад, все-таки повредил ей гортань. Слова приходилось выталкивать. — Вы совсем что ли не соображаете? Вы явились ко мне лично, на мой корабль, и угрожаете мне — Люцием?
Гай снова шагнул вперед и она уперлась лопатками в стену.
— Именно так! Приятно, что вы наконец начали соображать.
Он совсем не боится ее. Да и почему бы должен бояться. Держит за горло или думает, что держит. Она с трудом сглотнула, убрала руки за спину. Над плечом Гая Тарквиния, на забытой в воздухе картинке, помаргивала в разгромленной лаборатории аварийная красная лампочка. Дальше, за полусферой смотрового купола, занимая целиком всю условно северную четверть, помещался его корабль.
— Вы, Гай, зря подошли так близко.
— Что, в глотку мне вцепитесь?
— Зачем же в глотку. — Я больше не та девочка, бессмысленно подумала она. Не та. — «Светоносный», свяжи меня со старпомом. Голос слушался с трудом, а приказы можно отдавать прямо в чипе, но Гай должен был услышать, что она сейчас скажет.
Стена приятно холодила спину.
— Внимание. Приказываю огневым палубам: открыть главные порты. Немедленно взять «Персефону» под прицел. Повторяю, взять на прицел флагман Первого.
