вы уверены, что с вами всё хорошо?
— Да… пожалуй, я в порядке.
Но Симона была не в порядке. Она была слепа и одинока, а из этого человека болезненными реками слизи изливалась ненасытная запредельная тьма. Симона чувствовала пыль и обжигающий ветер; её обволакивал гнилостный запах, что не был обычной вонью, но горячо дышал ей в лицо грибковым, гангренозным, почти осязаемым зловонием.
Пытаясь успокоить, доставщик потянулся и дряблой, шелушащейся рукой сжал её запястье.
Симона закричала.
Она ничего не смогла с собой поделать.
Игнорируя скулёж и рычание Рокки, Симона захлопнула дверь у курьера перед носом. Волны физиологического омерзения и невыносимого отвращения почти парализовывали, но она сумела добраться до туалета, где исторгла из себя пенистую рвоту. Скорчившись на полу ванной, широко раскрыв рот в безмолвном крике, дрожа и истекая слюной, Симона, все ещё слышала тот голос, шепчущий из неведомых глубин: уже сейчас, грань близка, оболочка Великого Белого Пространства истончается, ибо близится время схваток и родов…
* * *
Достаточно, ей-богу, достаточно.
Симона прошла на кухню и убедилась, что у Рокки достаточно еды и воды. За весь день он ни к чему не прикоснулся. Дрожа всем телом, пёс прятался под кухонным столом. Когда Симона протянула руку, чтобы его успокоить, Рокки огрызнулся. Даже собака, даже моя собака. Чувствуя себя подавленной, беззащитной и совершенно одинокой, Симона забралась в постель и попыталась заснуть. После отчаянного круга метаний и поворотов, так и случилось.
И сразу же начались сны.
К ней приближались ирреальные, искажённые фантазмы безграничных пространств; рядом перемещались монструозные, пульповидные, необъятные существа; её задевали огромные ворсистые создания. Симона взбиралась по извилистым лестницам, ведущим в никуда; и от кого-то убегала по увитым бурьяном, разрушенным улицам со множеством монолитных колонн, что на ощупь как гладкое и горячее стекло. Мир-антимир плоскостей, меняющих свои углы, где всё было мягким и скользким, подобно губчатой, склизкой ткани трупа. И всепроникающий голос, громкий и повелительный, приглашавший воссоединиться с тьмой, что ждёт нас всех в конце.
На заднем плане звучало нечто вроде зловещей, враждебной мелодии: тихая и нежная поначалу, она переросла в резкий лихорадочный звук, оглушительный диссонирующий шум: писк летучей мыши и пронзительный скрип, скрежет костей и громоподобный грохот, звучание пилы, впивающейся в стальную пластину, жужжание бензопил и скрежет напильников терзающих струны скрипок и виолончелей… всё это объединялось, создавая безумную резкую какофонию дисгармоничного шума, переполнявшего голову; плавящего нервы, как раскалённые провода; вскрывавшего череп, как яичную скорлупу до тех пор, пока Симона не проснулась, крича в мёртвой тишине своей спальни…
* * *
Мокрая от пота, дрожащая, как мокрая собака, Симона заставила себя успокоиться. Она проснулась, знала, что проснулась, но узел страха и тревоги в груди не ослабевал, но стянулся ещё сильнее. Мозг посылал постоянный электрический ток к нервам, и в результате все её тело дрожало и трепетало. Создавалось ужасное ощущение, что она в комнате не одна, что кто-то стоит рядом… и дышит. Симона слышала низкие, хриплые вдохи и выдохи, грубые, вульгарные звуки, который мог бы издавать зверь.
— Рокки? — произнесла она слабым, едва слышным голосом. — Рокки?
Голос Симоны странно отозвался вокруг неё. Казалось, что звуковые волны, создаваемые им, заставляли окружающий её воздух вибрировать. Слова будто отскакивали от стен и возвращались обратно рябью, которую она чувствовала кожей.
И Симона все ещё слышала дыхание.
В ужасе она спустила ноги с кровати, встала и тут же пошатнулась, потому что пол был не полом, а чем-то почти студенистым, обжигающе холодной грязью, кишевшей извивающимися тварями, которые начали заползать ей на ноги. Спишь, спишь, ты все ещё спишь. Но Симона не могла себя в этом убедить. Она потянулась к кровати, и не нашла её. Тяжело дыша, Симона поплелась к двери и почувствовала огромное облегчение, когда та оказалась на месте. Что-то случилось. Симона пробиралась сквозь дерьмо, но вони не было, лишь сырой запах подземелья — наверное, трубу прорвало. Симона оказалась в коротком коридоре, который вёл в гостиную. Пробираясь сквозь липкую жижу, она протянула руки, но до стен не дотянулась. Казалось, что коридор не имеет ни конца, ни начала.
— РОККИ! — отчаянно закричала она.
И вновь слова завибрировали, превращаясь в волны, разбивающиеся о чужеродный берег и с силой ударяющие её при отражении. Воздух… тёплый, густой, практически перенасыщенный… дрожал, как желе. Симона продолжала двигаться, протягивая руки во все стороны, но не было ничего, абсолютно ничего, к чему можно было бы прикоснуться. Это ужасное, дегенеративное дыхание двигалось следом, но, скользя вместе с ней, его обладатель не издавал ни звука. У Симоны раскалывалась голова, в висках пульсировало. Мигрень набирала обороты, боль перетекала из задней части мозга в какую-то мучительно раскалённую добела точку на лбу. Взрыв сияния в голове, вспыхнувший подобно белому фосфору и превративший мысли в пылающую вспышку света, заставил Симону пошатнуться,
Что?
Что?
Что это?
Будучи слепой с рождения, Симона не знала, что такое зрение, не могла его осмыслить. Оно было для неё совершенно абстрактно, во всех отношениях. Даже во сне Симоне представлялись звуки, запахи, осязательные ощущения… но только не это. Впервые в жизни она увидела… множество цветов, образов и сущностей подобных тысячам ярких светлячков, заполонивших ночное небо. А следом, — хоть и на краткий миг — следом Симона увидела того, кто дышал у неё за спиной. Мужчина, очень высокий мужчина в изодранном плаще, кишевшем длинноногими паразитами, смотрел на неё сверху вниз. Его тёмный лик был не лицом африканца, но чем-то вроде живой резной маски из гладкого блестящего оникса. На Симону смотрели два сверкающих жёлтых глаза, огромных и блестящих, как яичные желтки. А потом всё исчезло. То, что открылось в голове Симоны, закрылось вновь, и она чуть не потеряла сознание.
Пальцами, похожими на ползучие корни, Тёмный человек вцепился в Симону, и она испустила крик, который, казалось, доносился откуда-то издалека. Непроизвольно, как это бывало множество раз, она потянулась руками к Тёмному человеку и нащупала лицо, мягкое и скользкое, как слабо пульсирующий гриб. Симона скривилась, но, несмотря на отвращение, которое заставило внутренности повиснуть тёплыми, бледными петлями, её пальцы продолжали исследование. Под их кончиками вздулись наросты, и из каждого выскользнуло нечто червеподобное. Они поползли по тыльной стороне её ладоней. Один лизнул порез на мизинце. Другой всосал большой палец. Чем бы они ни были, они исходили из незнакомца обжигающими потоками, мясистыми червеобразными кошмарами, которые струились по рукам, распространяя зловоние смерти — смерти старой и новой — что заставляло её рыдать от отвращения. Как примагниченные, пальцы
