— Гендрик, может, хотите что-то добавить? — Спросил бургомистр.
Де Той, не сводя глаз с куска серого неба в окне, ответил:
— Вы всё слышали.
— То есть вы отвинтили лебёдку от палубы, обрекая своего напарника на страшную смерть, я правильно понял?
— А у вас есть доказательства, что я её отвинтил? — Де Той без выражения посмотрел в глаза бургомистру.
— Лебёдку могли плохо закрепить на Земле. Всем известно какие русские бракоделы. — Подал голос Ван Ситтарт.
Совет возмущённо загудел. Хольт приподнялся со своего места:
— Хочу напомнить вам, уважаемый капитан, что именно русским мы обязаны тем фактом, что сидим сейчас здесь и разбираем это чудовищное дело, а не сгорели вместе со всем старым миром!
— Это не отменяет факта… — Начал Ван Ситтарт, но Хольт его перебил:
— Это не отменяет факта, что один член вашего экипажа попытался убить другого члена вашего экипажа. Вопрос только в том, по чьей инициативе это сделано.
Ван Ситтарт тяжело поднялся с кресла, отставил руку с тростью в сторону. Младший Грут вспомнил слова Давида про позы, которые любит принимать капитан и с трудом подавил смешок.
— Я призываю Совет воздержаться от необдуманных слов и недоказуемых обвинений! — Прогремел он. — Я готов дать объяснение каждому своему поступку, если вы готовы слушать. Но комментировать чьи-то домыслы… Не превращайте совет в судилище!
Бургомистр хлопнул рукой по столу:
— Да чёрт с ними, с доказательствами! — фадер Корнелис изумлённо взглянул на него, но промолчал. — Гендрик, почему вы спасли Давида?
— Человек был в опасности, я спас. Почему вас это удивляет?
— "Души прекрасные порывы…" — Пробормотал Хольт.
— Что, простите? — переспросил бургомистр. Хольт неопределённо пожал плечами:
— Человек, бывает, действует, подчиняясь импульсу. Могу предположить, что он получил приказ, который ему не хотелось выполнять…
Ван Ситтарт открыл рот, но Хольт его опередил:
— Да, это просто мои выводы и предположения. Что касается остального… Механик ясно сказал, что рывка не было. А когда он обернулся, увидел удаляющуюся от корабля лебёдку. Значит, вырвать её не могло. Она была откреплена и выброшена за пределы корабля. Но! Но… Материальных доказательств у нас нет.
Он развёл руками и сел на место.
— Господа… — Сказал он после небольшой паузы. — 15 лет назад я был против. И оказался практически в одиночестве. У меня, как и у вас, не было оснований сомневаться в словах двух уважаемых членов нашего общества, но я считал, и считаю сейчас, что из истории нельзя вырывать куски и выбрасывать их на помойку. Любые поступки и события — это бесценный опыт. Любые! Даже самые страшные и отвратительные. История — инструмент, коллеги, а не произведение искусства. Тогда я нарушил ваше коллективное решение… — Он погасил рукой выкрики. — Да, ваше, не моё. Я подробно записал весь рассказ мениеров Ван Ситтарта и де Тоя о том, что происходило на борту "Гроот Зимбабве". Этот листок полтора десятилетия лежал в моём столе, пока я не показал его Петрусу… — Хольт печально покачал головой. — И теперь я виню себя в гибели Адель Брауэр. Ведь именно этот листок запустил цепь событий, в результате которых мы все оказались здесь, в этом зале.
— Мениер Хольт, — возразил младший Грут, — не вините себя. Мефру Брауэр рассказала мне о видеозаписи. Она знала, что Чан, сын механика Давида, мой лучший друг, и я не остановлюсь, пока всё не выясню. Мне жаль мефру Брауэр, но то, что она хотела, случилось. Вы… мы все восстанавливаем справедливость.
— Какие высокопарные речи! — Презрительно бросил Ван Ситтарт. — Вы галопом несётесь к гибели, и тащите за собой весь наш народ, а всё это словоблудие — кружева на катафалке. Я горжусь каждым принятым мной решением. Каждым! Пока вы размазывали по лицу сопли, я спасал колонию. А теперь вы, чистоплюи, решили встать в позу оскорблённого благочестия? Жалкое зрелище… — Он демонстративно отвернулся.
Бургомистр кивнул Груту.
Смерть Давида
"Пробоина была небольшой, с загнутыми внутрь краями. Я посветил в дыру и поначалу ничего не понял: какие-то провода, штыри. Зацепил пальцами, потянул на себя. Когда серая труба с конусообразным носом выскользнула наружу, я чуть не умер от страха. Это была неразорвавшаяся головная часть ракеты. Корпус, наверное, отломился при взлёте, а она осталась внутри. Если бы она рванула в моих руках, спас бы меня скафандр? Сильно сомневаюсь.
Я вернулся на ковчег, достал плиту из обшивки, прихватил сварочный аппарат. Птичка "Морестера" медленно удалялась от ковчега. Ван Ситтарт с де Тоем уже перебрались на шаттл "Гроот Зимбабве". После истории с лебёдкой я ясно понимал, что Ван Ситтарт решил от меня избавиться, и ничего не мог с этим поделать. Выплывая из грузового шлюза с заплатой в руках, я чувствовал себя смертником, которого ведут по коридору на расстрел. В любой момент палач сзади вскинет пистолет, и пуля пробьёт затылочную кость, а коридор узкий, бежать некуда и направление только вперёд. Далеко-далеко, под моими ногами умирают от голода два человечка, которые дороже мне, чем вся вселенная со мной вместе взятая. Поэтому я двигаюсь по своему выдуманному коридору с подгибающимися от страха коленями и не обращая внимания на шевелящиеся от ужаса волосы.
Я дошагал до края, поколебался и перешагнул угол. Теперь по стене ковчега я шёл к огромному шару нашей планеты, к тебе, Ань [голос дрогнул]. Не обращай внимания, Анют, это насморк, а не то, что ты подумала, в скафандре прохладно. Ещё один шаг за край, и я вишу вверх ногами, а Новая Родезия над моей головой. От всех этих перемещений голова кругом идёт. Мы не приспособлены к такому. Люди должны на планете жить, по поверхности ходить, чего их в космос тянет? Вот я вернусь и никогда в жизни больше никуда не полечу. Обещаю.
Я прижал плиту заплатки к корпусу и прихватил её в четырёх точках. Успел проварить полностью один край, зашёл за угол, и в этот момент корабль вздрогнул всем корпусом. Меня отбросило, и я повис, как флаг на ветру, уцепившись за обшивку кончиками пальцев. Сварочный аппарат легко отлип от моих рук и улетел. Вот тебе и умный скафандр. А я так понадеялся на эти инопланетные технологии, что не зацепил его карабином.
Планета под моими ногами начала медленно увеличиваться. Я не сразу это понял, просто увидел, как еле-еле, по миллиметру уходит за угол ковчега крошечный отсюда полуостров. Кажется, это тот длинный мыс, который врезается в море недалеко от нашего города, а может, нет. Я видел его сквозь прорехи в облаках, трудно понять.
Я на четвереньках кинулся вверх, к краю. Я мог ещё успеть добраться до шлюза и залезть внутрь. Вскарабкался к ребру нашего ящика и замер. Я вспомнил, сколько времени понадобилось нам на "Морестере", чтобы войти в верхние слои атмосферы. Совсем немного. А заплата держится на соплях. Она отвалится при снижении, тут к гадалке не ходи, и "Гроот Зимбабве" сядет с углями в оплавленном пластике вместо продуктов. Вся эта "миссия", как её торжественно зовёт Ван Ситтарт, и так скорее жест отчаяния, чем продуманная экспедиция, но, если заплата отвалится, шансы довезти хоть что-то будут равны нулю. Неужели капитан этого не понимает? Или он подумал, что я уже заварил дыру, и теперь вполне можно идти на спуск со мной, вцепившимся в обшивку? Или ему в принципе важнее убить меня, чем доставить продукты на поверхность… Я не знаю. Не такая важная птица Давид Мкртчян.
А времени очень мало, и что мне со всем этим знанием делать?
Я спустился к заплате, распластался на ней, но ни руками, ни ногами я не дотягивался до краёв. Всё безнадёжно. Тогда я психанул и крикнул:
"Ну что, умник, что делать? Как удержать эту заплату?"
В этот момент я почувствовал давление в левый бок, будто чья-то огромная рука мягко подталкивает меня в сторону. Я переместился правее, к не проваренной стороне. Дотянулся рукой и ногой до днища ковчега. Только я зацепился за обшивку, меня вжало в корпус. Повернуть голову я уже не мог, но левая рука перед моим носом потекла, растягиваясь. Чёрные чешуйки посыпались вверх, закрывая шов. Наверное, то же самое происходило по всей поверхности скафандра. Меня вжимало в металл, и он наливался холодом. Истончался сам скафандр, и он уже не мог согревать моё тело. Я понял, что меня ждёт в верхних слоях атмосферы. Мне стало страшно.
