Рэма здорово задела эта странная мысль.
Что значит: почти любой? Типа, обстоятельства сильней человека?
Но ведь он в спецон записался, а не в таггеры! Хотя… и дураку было понятно, что таггеры сдали бы пацана бандитам и за меньшие деньги, чем были назначены за его голову.
— Может быть, и нет, — легко согласился Дерен. — По крайней мере, ковчег на твоей шее обнадёживает.
Рэм нащупал и сжал маленькую фигурку ковчега.
— Но я не верю в… Ну… в Ноя, если ты об этом.
— Думаю, ты носишь его для памяти, — согласился Дерен.
Рэм вздохнул. У него и в самом деле не осталось другой памяти о семье, и маленький ковчег постепенно приобрёл особенную ценность.
— Память — один из краеугольных камней человеческого, — Дерен улыбнулся. — Память расширяет наше понятие о мире. Человек не способен видеть мир таким, какой он есть, но память всё-таки даёт дополнительный бонус.
— Почему — не способен? — удивился Рэм. — Я вижу дом, стол, стулья. Они настоящие.
— Верно. Но ты даже в здешнем городе не был. Вся Кьясна для тебя — этот дом и часть храмового сада. Ты создал здесь свой маленький мир. — Дерен наклонился и стал гладить Кьё. — И так во всём. Мир — слишком большой, слишком сложно устроен. А наш мозг маленький, он не может вместить все планеты, всех людей, все идеи. Он берёт из них по чуть-чуть и создаёт для себя собственный маленький мир. И человек живёт именно там, а не в мире вообще. Если в его маленьком мире считается, что предавать — нехорошо, он и не предаёт.
— Но так же везде! Везде считают, что предавать — плохо!
— А разве на Мах-ми доносчик не получает часть имущества того, кого предал?
— Но… — начал Рэм и замолчал.
Доносчик защищён законом. Имя его не разглашается. Администрат заявляет, что это помогает выявлять таггеров, но…
— Вальтер, но почему — так? Ведь это неправильно!
— Потому что нет в реальном мире хорошего и плохого. Стул просто стоит. Вода просто течёт. Это мы создаём внутри нас свой маленький мир и придумываем ему законы. Какие хотим. Неправильные — тоже.
— А зачем нам плохие законы?
— Какие мы — так и придумываем. В правительстве — ровно такие же люди сидят. Чтобы создавать более сложные и универсальные законы, нужно сначала изменить человека.
— А на Экзотике люди лучше?
— Разнообразнее. Но в целом — такие же. Будь они совсем иными — мы бы не воевали.
— А почему?
Глава 22
— Ну, вот представь. Твой мир — такая же комната, как вот эта. Что у нас тут? Стол, два стула, светильник на окне, шторки…
— Холодильник есть. В стене, — подсказал Рэм.
— Вот-вот. Ты обставил эту комнату мебелью, покрасил стены, занавесочки какие-нибудь повесил. Всё как у других. — Он посмотрел на Рэма. — А вот любимая одежда, ковчег на шее — это уже только твоё. И вот я прихожу и говорю — мебель твою на свалку, одежду дадим другую — раздевайся. И тот, у кого есть хотя бы ковчег на шее — так просто не разденется. Но остальные начнут выбрасывать столы, стулья, ведь им дадут новые, ещё лучше. Они предадут свою картину мира сразу.
— Но, может, они правы? Может, твоя картина мира — лучше?
— Да откуда? Она такая же маленькая. Раз я не могу вместить две и хочу убрать твою, значит, я примерно такой же, как ты. Нисколько не умнее. Просто мне хочется выкинуть твою мебель и отобрать твою любимую одежду.
— И мы начинаем воевать?
— Иногда. Но чаще — нами начинают воевать те, кто поумнее. Кто заберёт выброшенную тобой одежду и мебель.
— То есть… Мы — дураки? Недоразвитые? И потому воюем?
— Или человечество — в массе большие дети. Мы почему-то считаем, что тот, кто достиг некого роста и веса — взрослый. Но впадать в истерику от того, что твоя внутренняя картина мира не совпадает с реальной — это младенческая реакция. Маленький ребёнок, когда родители выходят из комнаты плачет, ведь комната — весь его мир. Но мир взрослого — больше комнаты.
— А если ребёнок наоборот бежит от родителей?
— То он перепутал «пространство» и «взрослость». Возможность убежать из комнаты с родителями не делает его старше. Родители уходят из комнаты ребёнка не для того, чтобы показать, что они взрослее. Просто им нужно работать, любить. А ребёнок, вырываясь из тесной комнаты, убегает и ставит себе «галочку» — он сумел выйти. Это не добавляет ему опыта в познании мира. Он убегает всё дальше, но в голове у него тот же стол, стул да занавески.
Рэм покачал головой. Сумел он убежать, ага… Едва не прибили. Но… не поругайся он в тот вечер с отцом — даже хоронить было бы нечего…
— Ну да, — улыбнулся Дерен. — Мир-то был не в теме, что убежавший из дома — уже взрослый. Повезло, что он не сумел тебя прожевать.
Рэм чуть вареньем не подавился.
— А как ты мысли читаешь? — насмелился спросить он.
— Я вижу выражение твоего лица. Ощущаю эмоциональный отклик. Ты подумал о том, что убежал из дома, но потому и уцелел.
— Но я-то и в самом деле не очень-то взрослый, — полупризнался Рэм. — Потому и думал, что убежать — это круто.
Даже двадцать один — это же немного? Вон у экзотов совершеннолетие в сорок два.
— Наверное, большая часть человечества у нас тоже не очень взрослая, — согласился Дерен. — Почему бунтует Мах-ми? Население узнало отрывочные сведения о жизни на Экзотике. Кто-то увидел красивый стул и захотел себе такой же. Ему не дали, и он впал в истерику, как ребёнок, которому родители не купили игрушку. На Мах-ми никто не мешал до войны переселяться на планеты экзотианского подчинения. Не мешает, в общем-то, и сейчас. Но конфедераты решили, что стулья должны поменять все. И тогда выяснилось, что центристы дорожат не только стульями. И началось.
Рэм фыркнул.
— Если бы к отцу пришли и сказали: «Мы вам стулья хотим поменять» — он послал бы всех далеко-далеко!
Вторую мысль он озвучивать не стал.
Отец не был ни центристом, ни конфедератом. А что если к нему и в самом деле пришли, хотели заставить выступить на стороне конфедератов, а он отказался менять убеждения? И тогда его вместе с семьёй?..
Но почему юрист продолжал охотиться на Рэма? Ведь уничтожив отца, он отомстил достаточно?
— Сложно всё это, — сказал Рэм. — В жизни — сложно. А со стульями как-то уж больно примитивно выходит.
— Ну не так уж и примитивно, — улыбнулся Дерен. — Вот представь, что эта комната — твой мир. И вдруг тебя просят сменить стулья. Ты вносишь чужие стулья — тесно, выносишь свои — жалко. Оставил — соседи говорят, а почему ты не с нами? И вот весь твой мир сводится к тасканию стульев. Пока не придут те, у кого есть оружие, не переломают всю твою мебель. И вот это уже война.
— Это ты к тому, что не надо менять мебель, если она кому-то не нравится?
— Это я к тому, что в твоём доме должно быть что-то поважнее стульев. Ты поел? Пойдём. Надеюсь, устройство двойки тебе знакомо лучше, чем теория стульев.
В шлюпке Дерен сел слева, и Рэм растерялся, услышав команду «принять управление».
— Я же на месте второго пилота?…
— А какая разница? — спросил Дерен и активировал пульт, передав управление второму пилоту. — Представь, что меня убило.
Рэм возмутился в душе: ну и шуточки.
Проверил, как его слушается пульт и улыбнулся невольно. Да, доступ был полный, можно было даже стрелять.
Пока чтобы порулить, Рэму требовалось разрешение Дерена. Он не проходил предполётного медицинского контроля, его параметры ещё не были внесены в навигационную базу корабля.
Но с разрешения Дерена он мог сейчас делать всё.
А всё ли?
В чём же подвох? Он покосился на пилота, лениво откинувшегося в ложементе.
Ведь точно же хочет где-нибудь подловить!
Стоп. Они на планете экзотианского подчинения. Имеет ли он право лететь, куда вздумается, или должен сначала запросить разрешение местных систем контроля?
Рэм активировал окно связи и действительно увидел незнакомые обозначения.
— А мы вообще можем свободно передвигаться в воздушном пространстве Кьясны? — спросил он. — Или нам надо разрешение?
