Я вздохнул, осторожно выбрался из постели, прихватил чистое белье и отправился в душ.
В столовой никого не было. Ночная смена еще не пришла, а дневная спала без задних ног. Я взял у зевающей во весь рот Лики, сегодня стоящей на раздаче, миску с кашей, сдобрил ее подливой и уселся за стол.
Каши оказалось мало — половина от позавчерашней порции. Зато кофейного тоника Лика налила от души. Я выскреб миску дочиста, запил, постоял перед стойкой, размышляя, брать для мелкого сухарики или нет. А потом подумал, что лучше я возьму для него леденцы — те самые, лимонные.
Лика странно на меня посмотрела, но все же дала несколько конфеток на тоненьких пластиковых палочках.
— Вен, с каких пор ты стал любить карамель?
— Я не себе, — ответил я, засовывая конфеты в нагрудный карман рубашки. — Угостить.
— Девочку себе нашел? — зевота слетела с Лики мгновенно. — И кто она? Из твоего клана?
— Много будешь знать, — я придавил кончик ее курносого носа, — станешь старая и в морщинах. Тамир тебя бросит и найдет молодую и нелюбопытную.
— Не бросит, — Лика расплылась в довольной улыбке, погладила себя по животу. — Маленькие у нас будут. Двойня.
Я тоже заулыбался. Потому что они были очень славной парой — Тамир и Лика, детей любили, а младшие Тамира в Лике души не чаяли.
Так, улыбаясь, я и отправился к Полу, хотя вряд ли меня там ждали с таким уж нетерпением.
Как я и думал, Пол встретил меня без приязни. Хорошее настроение, с которым я пришел в его клан, немедленно куда-то делось. Пол не считал нужным сдерживать свои эмоции, которые я, разумеется, тут же ловил. Разговаривал он вежливо, но это была вынужденная вежливость. Хильду Пол не простил мне до сих пор, хотя тут я был не виноват — женщина выбирает себе партнера, а не наоборот. И потом, рожать она все же решила от него. Так что на месте Пола я бы гордился, а не бесился.
Так или иначе, взять меня в рейд я его уломал. Хотя еще неизвестно, кто кого должен был уламывать. Но я не гордый, особенно когда речь идет об угрозе голода и неоправданном риске для рейдеров.
Когда пробили третьи склянки, мне пришло в голову, что Блич собирался отправить мелкого ко мне в каюту. Десять часов давно миновали… Ну, на ночь, допустим, Нор все же остался в медотсеке, однако сейчас он наверняка уже проснулся. А в моей каюте дрыхнет Лейн.
Я вспомнил, как Нор чуть его не придушил, и бросился бежать по коридору. Но, cвернув за очередной поворот, почти врезался в обнимавшуюся парочку. И понял, что могу никуда особо не торопиться. Потому что от моей сестренки еще никто не уходил раньше, чем она сама хотела.
— Поправился, я вижу? — сказал я Нору и сунул руки в карманы брюк. — Весело проводишь время? Очень хорошо. В таком случае хочу напомнить, что твоих занятий у Гренделя никто не отменял.
Повернулся и пошел прочь, чувствуя, как где-то в животе копошится обида.
Фермеры из перекисшей клетчатки гнали неплохую брагу. На дне опорожненных танков всегда оставался белок, который можно выбрать только вручную. В переработку его пускать медики запрещали из-за высокого содержания каких-то ферментов, зато выпивка получалась отменная.
Конечно, это дело было не слишком-то легальным. В большинстве кланов самогоноварение, мягко говоря, не поощрялось. Но только не у Реттисси. А поскольку фермы были общими для всего Даунтауна, то и дорогу к нужным каютам тоже все знали.
Само собой, за красивые глаза никто никому брагу не наливал. Тащили кто во что горазд, благо, крысята брали все, не брезгуя даже драными комбинезонами или перегоревшими лампами. Куда они девали приносимый им хлам, я не знал. Но всевозможные хитрые приспособления, собранные из чего попало, как правило, делали именно в клане Реттисси.
У хорошего рейдера всегда есть что-нибудь на обмен. Конечно, существует общий котел клана, но все же и мы должны хоть что-то иметь с нашего риска.
Излучатели, снятые с охранников в ту неудавшуюся разведку, я, разумеется, сдал Гренделю. Зато оставил себе хороший многофункциональный нож. Жаль было менять такую вещь на пару пинт самогона, но…
Хотелось выпить.
Я знал за собой эту слабость. Да и не только я знал — и Грендель, и Блич, и Лейн. От выпивки я не лез на рожон и во всевозможные разборки, не затевал драк, не приставал к кому попало, но все же в определенной мере терял контроль над собой. Например, не мог поставить ментальный блок. Или выделить чью-то волну из общего фона. А еще у меня, как правило, портилось настроение. То есть мне нравилось само состояние опьянения, легкость, которую дарил алкоголь, но вот внешне я почему-то становился очень мрачным и неразговорчивым.
Поэтому пить я предпочитал в одиночестве и никому не попадаясь на глаза. Особенно Гренделю, от которого получал такие ментальные оплеухи, что потом до ночи в голове гудело. Ну и Бличу, потому что он ломал мне кайф мощной дозой какой-то гадости, разлагающей спирт в крови быстрее, чем тот попадал в мозги.
И, разумеется, я прятался от отца с мамой. Они ничего мне не говорили, но смотрели так, что от стыда хотелось проломить обшивку и лопнуть пузырем в Великом Пространстве.
До каюты я добирался окольными путями, избегая людных мест. Пластиковые мешочки с брагой в карман не засунешь, пришлось нести их в руках. А мне очень не хотелось вопросов и доносов деду. К счастью, большинство наших были еще на смене, и по дороге мне попалась только Маришка, понятия не имеющая, что я такое несу, прижимая к груди. Я кивнул ей, придержал мешки одной рукой и торопливо хлопнул по дактозамку.
В каюте уже никого не было: Лейн прекрасно понимал, что задерживаться у меня, рискуя столкнуться с Нором, не стоит. Мне это оказалось только на руку. А мелкого Грендель наверняка продержит у себя до первых послеполуденных склянок, если не дольше.
И хорошо, — подумал я. — Во всяком случае, у меня будет время выпить и лечь потом спать. Вряд ли он подозревает, чем и как мы тут расслабляемся.
Я вспомнил, как Нор обнимался с Радой, торопливо открутил крышку на горловине мешка и щедро плеснул в стакан, стоящий на столике, мутной бурой жидкости. Пахла брага отвратительно. Зато вкус был довольно приятный, карамельный, и для разгона я выпил полпинты сразу.
В голове тут же стало легко и пусто. Я оглядел каюту, внезапно потерявшую четкие очертания. Лампочка над столом тоже, вроде бы, замерцала. Вот этот эффект мне нравился больше всего — потеря резкости. Начинало казаться, что не ходишь, а плывешь в воздухе, и все вокруг колышется и искажается.
— И пусть, — сказал я лампочке. — Пусть он с ней целуется, подумаешь. Он в своем праве, в конце концов, а что? Симпатичный паренек, неглупый. Ну трусоват — так он не рейдер. А кто бы не струсил на его месте-то? Конечно, страшно — безоружным под излучатели. То, что Бен пошел… Ну, Бен вообще по жизни рисковый. Зато мелкий выдержал весь путь, да. Не всякий выдержит…
Договаривал я уже не лампочке, а темному экрану визора. Голову задирать сделалось неудобно — все начинало плыть еще сильнее, и ощущения становились неприятными. А если смотреть прямо — ничего.
Вторые полпинты пошли еще легче. Я выпил их не залпом, а медленными мелкими глотками, салютуя визору. Мутное отражение в стекле экрана тоже поднимало стакан — и тогда казалось, что я в каюте не один.
— Смешно будет, — сказал я своему призрачному собеседнику. — Он придет, а я тут пьяный. Испугается, наверное. А, может, не испугается, может, посмеется. Или рассердится и пойдет в каюту к Раде. Пусть идет, что? Не больно он мне тут и нужен, такой мелкий. Одному спокойнее, точно. Хочу — молчу, хочу — дрочу. Никто не мешает. И в душевую прятаться не надо.
Я расстегнул брюки, сунул внутрь руку, ощупал член. Нихрена дрочить не хотелось — хотелось подтащить к себе мелкого, вдохнуть его запах, почувствовать под пальцами теплую кожу…
Я вздохнул, приподнял мешок, потряс, взбаламучивая коричневый осадок. Что они туда добавляли, эти крысята? Наверняка какую-нибудь гадость. С них станется и дерьмо в брагу кинуть, смеху ради.
