Следующая его фраза потрясла меня до глубины души:
− Регоспикаянедилайцыркозет. Хуресан!
«Что стоит желание Воскрешающей избавиться от дара воскрешения, если это не дар, а суть её души? Для каждого есть своя истина, но, найдя её, не всегда обретаешь покой. Во истину, истина в жизни и смерти и даже там, где нет ничего. Во истину!».
Потом он вытащил из груды, пропитанных бальзамами бинтов, маленький чёрный камешек, похожий на уголек. Пока люди, следившие за каждым его движением, строили свои догадки, фараон стал тереть камень между ладоней. Камень странным образом засветился.
Кажется, я даже ощутила, как от мёртвого камня повеяло теплом.
Затем Хандозар поднёс светящееся вещество к своим волосам, и они тут же вспыхнули. Фараон закрыл глаза, а руки всё с тем же камнем опустил на тряпье. Пламя смертельным ураганом объяло в мгновение ока весь саркофаг.
Люди с криками ужаса рванулись бежать подальше от огня. Их охватила паника, но к выходу было не пробиться, началось столпотворение. К тому времени, как кто−то догадался принести огнетушители, фараон уже догорал. Пожар длился не больше двух минут.
Я словно в трансе смотрела на горящий факел, потом закрыла глаза, и, поняв, что всё кончено, вдруг ощутила, как почва уходит из−под ног. Я потеряла сознание. Кажется, кто−то подхватил меня, но я уже ничего не чувствовала.
***
Очнулась я в просторной светлой комнате. Сомнений не было – гостиница. И я была одна.
Вспомнив, что являлось причиной приведшей к потере сознания, меня охватила такая апатия, что в пору руки на себя накладывать.
Я, наверно, целый час без всяких мыслей смотрела в белый потолок. Лишь, когда тоска пришла на смену равнодушию, я встала с софы и принялась ходить по комнате, заламывая руки. Первым делом мне пришло на ум избавиться от кольца. О побеге я и не думала – куда там!
При помощи скальпеля, который до сей поры ждал своего часа в потайном кармашке сапога, я собиралась разогнуть ножки паука или уж, если на то пошло – разрезать их.
Мерзкое создание не поддавалось на «уговоры». Напрасно я пыталась избавиться от него, паук был такой прочный, что его, наверно, и алмазом не разрежешь, не помогла даже игла, которой я, окончательно разозлившись, принялась, остервенело втыкать в чёрное брюхо и голову. У Татхенгана был бы шок, видя он, как я издеваюсь над его сородичем.
Палец мой находился в плачевном состоянии: опухший, со следами засохшей крови. Ни согнуться, ни даже пошевелиться он не желал. Я решила, что паук порвал мне связки или нервы. Можно сказать, я почти калека, ведь пользоваться левой рукой стало очень сложно. Палец побаливал, и я уже представила, как опухоль переходит на руку.
Издеваясь над пауком, я довела себя до такого состояния, что попадись мне случайно под руки топор, я, не раздумывая, отрубила бы злополучный палец.
Всё чаще я стала отвлекаться от демонтирования кольца, на то, чтобы прислушаться к тому, что творится в коридоре. Я даже подошла к двери и попробовала открыть её, мне хотелось убедиться, что она закрыта. Так и оказалось.
В коридоре то и дело раздавались приглушённые шаги, но тех, что я боялась услышать, в чём бы ни за что себе не призналась, пока не было. Но обычно сбываются мои самые дурные предчувствия и потому, страх с каждой секундой становился сильнее. Я боялась, увидеть Татхенгана и прочесть в его глазах свой приговор: нет, не смертельный… пожизненный!
Я не хотела его видеть, не хотела!
И вдруг меня осенило: зачем же я мучаюсь, стараясь избавиться от кольца? Ведь всё дело в моих глазах! Не будь их, я никогда не смогла бы оживить даже дохлого таракана. Избавиться я должна от них! От глаз!
Идея проткнуть глаза, подействовала на меня так ошеломляюще, словно луч света в вечной темноте подземных пещер. И я не сомневалась, что решение верное. Что тогда сделает со мной Татхенган? Ну, может быть, убьёт в состоянии аффекта, а это лучше, чем позволить обречь себя на пожизненное рабство.
И я решилась. Не давая себе времени представить, как мне предстоит совершить акт ослепления, и какие боли будут потом преследовать, я затаила дыхание и с криком вонзила скальпель в правый глаз. В ту же секунду, когда лопнуло глазное яблоко, а нервы ещё не успели отреагировать болью, я выдернула скальпель и, крича, ослепила другой глаз. Всё это я проделала так быстро, что сначала, кроме ярких вспышек, ничего не почувствовала. Я успела наугад схватить тонкую шёлковую подушку и, скрежеща зубами, уткнулась в неё. Кровь горячей волной прилила к лицу, смешиваясь со слезами и глазными жидкостями, она пропитывала подушку насквозь.
И тут я услышала его шаги…
Глава 15
Дверь открылась.
Я была готова выдержать его ярость потому, что приготовилась умереть.
Татхенган не сразу понял, что я делаю на полу, но когда подошёл, поднял меня на ноги и отстранил от лица подушку…
− Что ты наделала! Что ты на−де−ла−ла−а−а!!!− вскричал он не своим голосом.
Потом отшвырнул меня на софу и пулей выскочил из комнаты.
Вскоре в номере стало слишком людно. Пришли врачи – я их узнала по запаху медикаментов. Несмотря на мои безмолвные протесты, они меня усыпили, чтобы спокойно обработать осиротевшие глазницы. Утешало одно – без моего согласия, врачи не имели право, вставить мне искусственные глаза, а согласия такого они не получат!
В этот день начиналась для меня другая жизнь. Я не знала, как надолго она затянется. Всё зависело от воли султанского отродья. Но, если она будет тянуться слишком долго, я этого не выдержу. И мне плевать, что существует на свете самый страшный грех – я смогу удержать этот крест. Я подумаю над вопросами суицида потом, когда жизнь для меня потеряет всякий смысл.
− Я заплачу любые деньги, − спокойный голос Татхенгана ворвался в мое сонное, безмятежное состояние.
− Это не поможет. Ваша жена должна сама дать согласие на операцию, − ответил врач.
«Почему он назвал меня женой этого неудавшегося магистра? Ошибся? Или сам Татхенган выдаёт меня за свою жену?».
Последним предположением я была возмущена до глубины души. Скорее всего, так оно и есть.
− Доктор, давайте поговорим об этом в вашем кабинете, − попросил мой «муженёк».
Доктор, видимо согласился, потому что вскоре они вышли, осторожно закрыв за собой дверь.
«И так, Татхенган сделает всё возможное, чтобы вернуть мне зрение, но только зря старается».
У меня пока не было представления о том, что я собираюсь делать. Одно было ясно о побеге нечего и думать.
«И чего я до сих пор лежу? – спросила я мысленно себя, чувствуя, как из−за большого числа подушек под головой затекает шея. − Лень меня так и одолевает».
Я села, когда приступ головокружения отступил, принялась ощупывать голову. Пальцы рук наткнулись на повязку, словно шарф закрывавшую глазницы, концы её аккуратно завязаны на затылке. Я удивилась, обнаружив, что мои волосы подрезаны почти на половину их прежней длины. Потом сообразила, что нахожусь, в «Больнице Гуманного Обращения». Только там наиболее распространено мнение, что больным, пережившим серьёзное потрясение, следует подрезать волосы, якобы это помогает им легче переносить страдания. В общем, в этом что−то есть…
Чувствовала я себя очень даже неплохо ни следа апатии, тоски или раздражительности. Хорошим настроение не было, но я была вполне довольна собой: почти свободна. Теперь «паучий сын» не сможет терроризировать меня, и чем чёрт не шутит, может, я ему уже не пригожусь.
Дверь отворилась. Я напрягла слух.
− Вы уже пришли в себя, госпожа Лануф? – осторожно поинтересовался вошедший.
− Что вы имеете в виду? – спросила я.
− Вы способны адекватно реагировать на сложившиеся обстоятельства?
− А что такого произошло?
− Вот об этом я и пришел поговорить.
− Я слушаю.
− Меня зовут, доктор Эйшлеван.
− Приятно познакомиться, − сказала я, совсем так не считая.
