«Это чемодан Хепгуда. Очевидно, в нем лежат его записи. Неприятно, но придется вскрыть замки. Другого выхода нет».
Чтобы не тратить времени на поиски, Камов сходил к вездеходу и принес оттуда необходимый инструмент. Замки были крепкие, и он довольно долго возился с ними.
Но вот чемодан открыт.
Две толстые тетради лежали сверху. Бегло просмотрев, Камов отложил их в сторону. Они были заполнены записями астрономических наблюдений. Несколько смен белья, флаконы с одеколоном, бритвенный прибор. Бумаги или хотя бы чистых тетрадей не было. На самом дне чемодана он нашел кожаный портфель и связку каких-то чертежей.
Камов открыл портфель. В нем лежали мелко исписанные листки бумаги. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это такое.
Чувствуя, как от внезапного мучительного волнения у него захватило дыхание, Камов схватил связку и развернул ее.
О, если бы он знал!.. Если бы сразу направился сюда! То, что находилось перед его глазами, могло бы спасти его.
Перед ним лежал проект американского звездолета.
Как он оказался здесь? Зачем Хепгуд взял его с собой?
Очевидно, затем, чтобы в случае гибели никто не мог воспользоваться его трудом. Невероятно, но другого объяснения не было.
Какая злая насмешка судьбы — эта находка, которая совершенно бесполезна для него! Слишком много потеряно времени…
Камов машинально просматривал записи Хепгуда, с бессознательной надеждой отыскивая цифру скорости корабля.
«29,5 км в сек».
— А Земля движется со скоростью двадцать девять и семьдесят шесть сотых, — громко сказал он.
Листки выпали из его рук.
Слишком поздно!
Лишний километр в секунду не мог скомпенсировать потерянного времени. Он давал возможность сэкономить только тридцать часов, а для детального ознакомления со звездолетом оставшихся в распоряжении Камова трех часов было явно недостаточно.
Искра надежды мелькнула и погасла.
Снова неумолимая смерть близко подступила к человеку, находящемуся в полном одиночестве на просторах чужой планеты. Несколько минут он просидел неподвижно, ни о чем не думая, потом встал и бережно собрал рассыпавшиеся листки.
Приступ отчаяния миновал.
Закаленная воля помогла справиться с ним, и Камов уже спокойно стал читать записи Хепгуда. Его интересовал чисто технический вопрос: каким образом американский конструктор сумел добиться большей скорости, чем он. Двадцать восемь с половиной километров в секунду Камов считал, при современном состоянии техники, пределом. Хепгуд писал мелким, но отчетливым почерком, а Камов хорошо знал английский язык. Тщательно выполненные чертежи дополняли сухой математический текст. Личный опыт конструктора помогал разобраться в деталях.
Будь на месте Камова даже Белопольский, то, несмотря на весь его математический ум, он спасовал бы. Нужно было самому быть конструктором звездолетов, чтобы понять смысл кратких формул, не снабженных никакими пояснениями: Хепгуд писал для себя.
Около двух часов Камов внимательно изучал проект. Углубившись в мир техники, он совершенно забыл о своем отчаянном положении. Время перестало существовать для него. Внезапно он вздрогнул и впился глазами в короткую формулу, которая вдруг разрослась, заслонив собой всё, что он читал до сих пор.
Ну, конечно! Как он мог забыть об этом? Как мог хоть на секунду допустить мысль, что американец добился того, чего не мог добиться советский инженер! Таким способом, какой применил Хепгуд, он — Камов — мог довести скорость своего корабля до семидесяти километров в секунду! Но советскому человеку такая вещь не могла прийти в голову. Пятьдесят метров! Ускорение, в пять раз превышающее нормальный вес! Как мог Хепгуд пойти на это?! Обречь себя и своего спутника на десять минут такого испытания значило нанести непоправимый вред здоровью. Даже при желании Камов не мог бы поступить таким образом, так как правительственная комиссия никогда не разрешила бы ему построить подобный корабль.
Теперь стало понятно назначение алюминиевых ящиков и соединенного с ними резервуара с водой, хотя Камов и не верил, что погружение в воду может уменьшить вред, причиняемый организму повышенным ускорением.
Но если Хепгуд не был связан условием безвредности ускорения, то, может быть, его двигатель имеет достаточный запас мощности, чтобы еще увеличить эту цифру…
В третий раз за сутки перед Камовым встала надежда на спасение.
Отыскав технические характеристики двигателя, он легко убедился, что может довести ускорение до пятидесяти пяти метров.
Это решало вопрос.
Правда, подобное ускорение грозило ему смертью в первые же минуты полета, но иначе он не мог догнать Землю.
Кроме старта, смертельная опасность грозила и на финише. По расчетам Хепгуда, его двигатель после отлета с Марса не мог больше работать, и американец рассчитывал произвести спуск с помощью парашюта, а у Камова не было этой возможности. Сложить парашют одному человеку было не под силу. Он надеялся только на то, что Хепгуд слишком пессимистически смотрел на свой двигатель. Может быть, он сможет еще работать. Во всяком случае выбора не было никакого. Или рискнуть, или примириться с неизбежной и близкой смертью.
«Лучше умереть при старте или разбиться о родную Землю», — решил Камов.
12 февраля 19.. года.
10 часов по московскому времени.
Наконец-то я могу с полным правом написать: «по московскому времени»!
Я в Москве!
Сегодня как-то особенно остро чувствуется счастье возвращения. Вчерашний день прошел как в тумане, но я никогда не забуду ни малейшей подробности!
Я хочу описать под свежим впечатлением последний день нашего космического рейса. Это будет последняя запись моего дневника. Много событий я занес на его страницы. Я писал их в Москве, на борту звездолета, писал на Марсе. И вот заканчиваю его за тем же столом в моей комнате, где начал в памятную ночь на второе июля.
Перед глазами проходит всё виденное…
Вспоминается всё пережитое…
Старт с Земли…
Прекрасная планета с поэтическим именем — Венера!
Бесформенная мрачная громада астероида. Она промелькнула в короткие секунды, но навсегда останется в памяти…
Пустынные равнины Марса…
Выстрел Бейсона… Американский звездолет, пугливо прижавшийся к земле…
Жуткая песчаная буря.
Я вижу зеленовато-серые, кошачьи глаза и широко открытую пасть, усеянную острыми зубами треугольной формы… Непостижимо мощный, стремительный прыжок серебристого тела…
