Я вижу оставленный нами памятник. На маленькой поляне увенчанный рубиновой звездой блестит сталью и золотом трехметровый обелиск…
Последние проводы. «Не скучайте!»…
Отлет с Марса…
Полтора месяца тоскливого возвращения…
Белопольский сделал всё, чтобы звездолет вернулся на Землю точно в назначенную Камовым минуту. «Я должен это сделать в память Сергея Александровича», — говорил он.
И он сделал!
По плану экспедиции, финиш звездолета должен был состояться одиннадцатого февраля между двенадцатью и четырнадцатью часами. Мы задержались на Марсе на тридцать шесть минут, но всё же колеса корабля коснулись ракетодрома в двенадцать часов тридцать две минуты.
Чего еще можно требовать?!
Велика заслуга Константина Евгеньевича: он привел; потерявший своего командира корабль по безвоздушным путям вселенной, как по рельсам железной дороги, прямо к перрону станции.
Честь и слава ему — достойному преемнику Какова у пульта управления звездолета!
* * *В восемь часов утра одиннадцатого февраля мы все собрались в помещении обсерватории. Наступали последние часы полета. Земля была совсем близко.
На корабле всё было готово к спуску. Как всегда, я приготовил свои аппараты и находился у «окна ТАСС». Пайчадзе возился со своими астрономическими приборами, готовясь к нужным ему наблюдениям. За эти недели он очень похудел и осунулся. Больше нас всех Арсен Георгиевич переживал потерю. Они были очень дружны с Камовым. Их навсегда связали друг с другом незабываемые часы их исторического полета на Луну. Всё время обратного рейса он ни на минуту не прерывал своей работы, сократив до минимума часы отдыха. Настойчивым трудом он старался заглушить свое горе.
Белопольский у пульта управления, положив на колено тетрадь, что-то вычислял, быстро исписывая математическими формулами страницу за страницей.
Бейсон уныло смотрел в боковое окно. Полтора месяца он просидел в своей каюте, отказываясь выйти из нее. Впереди его ждали позор суда и суровое наказание. Бесславное возвращение!
Сейчас он был с нами по приказанию Белопольского.
Землю закрывал огромный диск Луны, возле которой мы должны были пролететь. Она приближалась с каждой секундой, закрывая собой всё впереди корабля. Я фотографировал ее без конца. Оба киноаппарата, повернутые к ней, работали без перерыва. Невидимая с Земли половина ее спутника была обращена к нам, но, к сожалению, солнце освещало только немного больше четверти этой, самой интересной для нас половины.
В восемь часов тридцать минут звездолет поравнялся со спутником Земли. Мы пролетели на расстоянии около двухсот километров от ее поверхности. И сразу же увидели родную планету.
Сердце забилось тревожно и радостно… Горячий комок подступил к горлу.
Земля!..
Она сверкала на черном фоне пространства голубоватым диском, окруженная тонким ореолом сияющей атмосферы.
Звездолет летел прямо к ней.
Ощутимо уходила назад черная пустота. Между нею и нами, как закрывшаяся дверь в безграничное пространство мира, висела Луна — последний разъезд нашего долгого странствования по дорогам вселенной.
Мне казалось, что я ясно ощущаю нетерпеливую дрожь стального корпуса. Белоснежная птица мчалась к родному гнезду, со стремительной быстротой покрывая последние километры.
Всё ближе и ближе…
Земля приближалась, увеличиваясь с каждой секундой.
В эти волнующие минуты мы с особенной остротой чувствовали всю горечь нашей утраты. Если бы Камов был с нами!
Как-то раз Пайчадзе сказал: «Если бы он мог воспользоваться американским звездолетом!» Он тогда не прибавил больше ничего; но, оставшись со мною наедине, Белопольский дополнил его слова. Он подробно объяснил мне, что если бы Сергей Александрович и остался жив, то всё равно не смог бы вылететь на Землю на корабле Хепгуда, не зная его конструкции. Я понял тогда: надежды нет и на это.
Так же, как и на Венеру, звездолет должен был опускаться на Землю сорок семь минут, начав этот спуск с расстояния в сорок одну тысячу километров от ее поверхности. Этого расстояния было как раз достаточно для того, чтобы погасить нашу космическую скорость, которая, замедляясь на десять метров в секунду, за эти сорок семь минут упадет от 28,5 километра до нуля.
Когда началась тормозящая работа двигателей, мы были уже настолько близко, что я без труда узнал Азию, ярко освещенную солнцем. Европа еще скрывалась в ночной тени. На всей видимой половине земного шара совершенно не было крупных облачных масс. Поверхность планеты с каждой секундой становилась яснее, словно она сама, радуясь возвращению своих детей, с открытым лицом протягивала навстречу звездолету материнские объятия.
Мы незаметно погрузились в атмосферу. Воздух был поразительно прозрачен; родная страна раскинулась под нами во всем своем великолепии. Мы видели в сильные бинокли и нестерпимо блестевшую гладь Тихого океана, и чуть заметную линию Уральского хребта. На севере, в молочном тумане, угадывались льды Арктики.
Звездолет опускался вниз…
На высоте ста километров он расправил свои могучие крылья.
Космический рейс закончился!..
Реактивный самолет летел в стратосфере. Мне казалось, что он спустится непосредственно над Москвой, но когда на высоте тридцати километров он перешел в горизонтальный полет, я увидел под нами горы Урала.
Белопольский вел корабль на запад, медленно опускаясь всё ниже и ниже.
Вот в стеклах бинокля промелькнул внизу город Горький.
Еще через двадцать минут, совсем уже близко, под крылом машины проплыл назад древний Владимир…
Мы приближались к Москве.
Корабль был на высоте одного километра, когда из-за горизонта выплыла панорама столицы.
Над самой Москвой мы не пролетели. Звездолет направился прямо к ракетодрому.
Всё ниже и ниже… Стихает гул двигателей… Широкими кругами заканчивает корабль свой семимесячный полет…
Внизу громадное поле. С него мы начали путь. К нему вернулись опять.
Оно пустынно и белеет ровным снежным покровом.
На высокой ограде, на всем протяжении ее длины, бесчисленные флаги…
Крохотными точками вытянулись в несколько рядов вереницы автомобилей. Я не вижу, но знаю, что на плоской крыше «межпланетного вокзала» масса людей. Нас ждут. Нас вышли встречать многочисленные друзья.
Я не уверен, что Пайчадзе сказал громко; может быть, мы услышали его мысль: «Серафима Петровна тоже здесь».
Серафима Петровна — жена и верный друг Камова. Она стоит сейчас на крыше вокзала, жадно всматриваясь в белую птицу, которая несет к ней любимого человека. Она ничего не знает…
