Как-то осенью Серега уснул, а ночью Сонька, жена, его разбудила. Что-то, говорит, неважно себя чувствую, в обморок могу упасть, а сама в постели лежит – беременная, но такая красивая, что Серега обомлел. Знаешь, сказал ласково, вот длинные тени, они всегда при луне такие. Это он ее так успокаивал. Я сейчас о тебе думаю, ты светлая тень. Я записывать по-настоящему не умею, я не Синяков, но хочешь, что-нибудь расскажу?
– Ну, рассказывай, а то упаду в обморок.
Он рассказал.
Пруды ведь всякие бывают, но лучше всего – прозрачные.
Рыба в прозрачной воде идет, а по дну, по камешкам, по песочку, тень движется, встретит на пути камень, изогнется. А рыбе ничего, идет себе и идет. Это ведь тень ее изгибается, а не сама рыба. И заросшие пруды хороши. На них мреет ряска, растут кувшинки. Они желтоватые, растут из ила. Кувшинку потянешь, она тянется как резиновая, пускает пузырьки со дна, а потом сразу лопнет. А утром – черемуха. Немножко холодно, морозит, а от черемухи густая волна, кружит голову. Ты, Сонька, не падай в обморок, потому что я без тебя что стану делать? Вот ты видела, как осенью стоит под забором коневник? Он коричневый, его тронешь, он осыпается, как спелая конопля. Только невкусный он, его даже лошади не едят.
За месяц до Сонькиных родов тетя Вера принесла Сереге бандероль.
– Кажется, от писателя Синякова.
– С чего вы взяли?
– Я грамотная, – с достоинством заметила тетя Вера. – Если это он новую книгу прислал, дашь почитать?
Серега буркнул что-то неразборчивое, но в положительном смысле. Опять, наверное, письма читателей, подумал. А у него, у Сереги, дел по горло, если он теперь и рассказывает истории, то одной только Соньке, и то ночью. Правда, и не так уж чтобы совсем одной. Сонька ведь теперь не одна.
– Это кто там?
– Это я.
– А что принес?
– Книжку тебе принес.
Серега правда держал в руках книжку. Небольшая, тоненькая, в голубой обложке. Название: «Серегины рассказы». Правда, на фотографии – писатель Синяков. Серьезный, в кожаном пиджаке. А почему – Серегины?
Он полистал книжку, и от сердца отлегло.
Наверное, правда работает на них с Синяковым тот неваляшка, тот ванька-встанька. Рассказы все знакомые. Вот про коневник, который, наверное, лошади не едят, а вот рассказы о старых прудах. Не одна одинокая учительница всплакнет над Серегиными рассказами. Работает ванька-встанька.
Спросил Соньку:
– О чем думаешь?
– Да вот думаю, зря ты не учился. Был бы сейчас ученый, книжку бы писал, как Николай Степанович. – Капризничает: – Перед Галкой Мальцевой неудобно, образования у тебя мало.
– Ничего себе мало! Я три языка изучал!
– Все равно мало, – капризничает. – Надо все пять!
– Да зачем нам с тобой столько?
– Я не о нас, я о нем думаю.
Сонька задумчиво погладила свой живот.
– Слышь, Сережка, ты ведь работаешь с деревом. Сделай ему какую-нибудь игрушку.
– Конечно, сделаю, – обрадовался Серега. – Появится, подарю. А ты пока почитай. Видишь, Синяков книжку прислал. Из-за этого Синякова один глупый семинарист от бога отрекся.
И рассмеялся:
– Мы его всему научим!
Серега имел в виду будущего наследника.
– Он у нас с тобой вырастет упрямым, как ванька-встанька! Эх! – махнул он рукой. – Не это сейчас, Сонька, главное!
– А что? Что?
– Да я же тебе про главное сто раз на дню говорю.
– Подумаешь, сто раз! Ты еще раз скажи. Нам с тобой скрывать нечего.
1983Записки, публикуемые ниже, принадлежат физику-экспериментатору И. А. Угланову – расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим.
И. А. Угланов – доктор физико-математических наук, действительный член Академии наук СССР, почетный член Болгарской Академии наук, иностранный член Академии наук Финляндии, член Американского математического общества, член-корреспондент Британской Академии, иностранный член Национальной Академии наук Деи Линчеи (Италия), почетный член Эдинбургского королевского общества, пожизненный член Нью-Йоркской Академии наук, член Брауншвейгского научного общества.
С Малой Программой, разрабатываемой академиком И. А. Углановым, тесно связаны творческие биографии писателей Ильи Коврова (новосибирского) и Ильи Коврова (новгородского). Собственно, настоящие записки посвящены юбилею этих писателей и прочитаны как отдельный доклад 12 сентября 2021 года в Женевском Дворце наций перед участниками Первого Всемирного форума любителей Книги. Сокращения в тексте связаны с деталями чисто техническими.
1Уважаемые коллеги!
Уважаемые дамы и господа!
Вас интересует, почему молчат наши всемирно признанные писатели – Илья Ковров (новосибирский) и его однофамилец Илья Ковров (новгородский)? Не повторяется ли на наших глазах тягостная история Джерома Дэвида Сэлинджера, не на один десяток лет спрятавшегося от людей в Корнише, крошечном городке штата Нью-Хэмпшир? И не связано ли молчание писателей с их участием в известном научном эксперименте?
Готов ответить.
2Я буду говорить больше об Илье Коврове (новосибирском).
Это не потому, что работы моего друга кажутся мне более значительными, чем работы его новгородского коллеги. Просто мы родились в одном селе, вместе выросли, учились в одном вузе и многие годы живем в соседних квартирах большого дома в новосибирском Академгородке.
Страсть к преувеличениям – черта для писателя не самая скверная.
Но меня, человека спокойного, ровного, выходки Ильи Коврова (новосибирского) удивляли еще в детстве. То он видел летающую тарелку над рекой. То собака соседа, всегда сидевшая на цепи, проваливалась вдруг под землю. Ну и все такое прочее, не хочу перечислять.
После школы наши пути на некоторое время разошлись и встретились мы, уже достигнув каких-то результатов. Правда, книги Ильи Коврова читал весь мир, а я так и оставался физиком без имени, хотя добился впечатляющих результатов в работе над созданием так называемой Машины Времени, широко известной сейчас по аббревиатуре МВ.
Возможно, вам покажется странным, но я, в отличие от многих своих сверстников, никогда не мечтал о перемещениях в пространстве. Некая созерцательность, присущая мне с детства, и травма, полученная во время одного из научных экспериментов, надежно привязали меня к кабинету. Но в детстве, конечно, я принимал участие в вылазках на бескрайние болота, тянувшиеся за нашим селом. Илья, наш приятель Эдик Пугаев и я, закатав штаны, забирались в самые хмурые места, и мне невдомек было, что известный специалист по обоснованию математики Курт Гёдель уже создал остроумную модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязываются в единое мировое время. Позже, начав работу, приведшую к созданию MB, я опирался как раз на воззрения Гёделя. В частности, на то его утверждение, что мировая линия любой фундаментальной частицы всегда открыта таким образом, что никакая эпоха ни в какие времена – никогда, никогда, никогда – не может повторно проявиться в опыте предполагаемого наблюдателя, привязанного к конкретной частице. Но могут существовать (и наверняка существуют) другие временеподобные, но замкнутые кривые. То есть в мире, смоделированном Куртом Гёделем, все-таки существует некая возможность путешествий во времени.
