Впрочем, здесь не место объяснять технические и философские принципы устройства MB. Моя цель – ознакомить собравшихся с причинами, заставившими двух знаменитых писателей замолчать так надолго.
3Село, в котором мы выросли, лежало далеко от населенных мест.
Прямо во дворы вбегал темный мшистый лес, а сразу за поскотиной начинались болота, на которых мы охотились на крошечных, юрких, безумно вкусных куличков. Позже, когда мы с Ильей перебрались в столицу Сибири, куличков этих подчистую вымели при тотальном осушении болот. Там, где шумели на ветру ржавые болотные травы, раскинулись теперь скудные поля и огороды. А последнюю парочку длинноносых куличков, говорят, подал на свадебный стол наш бывший приятель Эдик Пугаев. «Знай наших! – будто бы сказал он счастливой своей невесте. – Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь даже на столе у арабских шейхов».
А ведь мы выросли на тех куличках.
Сразу после войны жизнь была скудной, подножный корм никому не казался лишним. За куличками охотились многие, но у Эдика Пугаева было огромное преимущество перед всеми.
Он имел ружье.
Старое, обшарпанное.
Оно часто давало осечки.
Зато каждый удачный выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что Эдик мог даже приторговывать добычей, ибо уже тогда вполне самостоятельно дошел до известной истины, высказанной Платоном: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.
Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь ассоциировалась с книгами. У местного грамотея кузнеца дяди Харитона я выкопал «Историю элементарной математики», написанную Кеджори, и книжку, автор которой остался мне неизвестен, поскольку обложка и титул были давно утрачены. Впрочем, название я помню. «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, где добыл дядя Харитон эти бесполезные для него книги, но если говорить о некоей причинности, то именно они в немалой степени вывели меня в будущем на проблему MB.
А Илья в те годы обожал Брема.
И оба мы отдавали должное ружью Эдика.
Шестнадцатый калибр – не шутка. В ствол входили три наших тощих перста, вот какой ствол. Один выстрел – и птиц хватало на целый обед! Тем более что стрелять Эдик умел.
Вот, скажем, появилась у Ильи новая кепка.
Конечно, это сразу раздражало щербатого Эдика.
Он не терпел никаких чужих вещей, тем более новых.
Презрительно кривя губы, он советовал Илье вывозить кепку в грязи. Новая вещь, пояснил он, сковывает человека. Если, скажем, он или я провалимся в трясину, новая кепка Ильи может нас погубить. Ведь прежде чем броситься нам на помощь, Илья запаникует, начнет срывать с головы новую кепку, вешать ее на сучок дерева, а значит, потеряет драгоценные секунды. «Слышь, Илюха, – презрительно добавил Эдик, играя латунной гильзой. – Давай на спор. Ты бросаешь свою кепку в воздух, а я стреляю. Если попаду, ничего с твоей кепкой не сделается – дробь у меня мелкая. А если промажу, вся сегодняшняя добыча твоя».
Предложение выглядело заманчиво.
По знаку Эдика Илья запустил кепку как можно выше.
Планируя и крутясь, она пошла к земле и тогда Эдик выстрелил.
К ногам Ильи упал козырек, украшенный по ободку опаленными лохмотьями.
«Кучно бьет», – сказал я, стараясь не смотреть на Илью.
А Эдик сплюнул: «Не дрейфь. Замажешь дыру чернилами».
Спрятав в карман то, что осталось от новой кепки, Илья молча зашагал к болоту. Он изо всех сил хотел показать, что спор был честный и никакой обиды он в сердце не затаил. Но кажется мне почему-то, что именно в тот день Илья впервые осознал, какую страшную опасность несет обшарпанное ружье Эдика всему живому. «Я отказываюсь от охоты, – в тот же день заявил он. – Раз и навсегда». – «Да почему?» – удивился я. – «Да потому, что скоро мы съедим всех наших куличков и на свете не останется ни одного». – «Тоже мне! – презрительно фыркнул Эдик. – Этих куличков у нас как мошкары». – «Бизонов в Северной Америке было еще больше, – отрезал будущий писатель. – И мамонты паслись в Сибири на каждом лугу. Где они теперь?» – «Это я, что ли, их перестрелял?» – «Ты, конечно».
Илья не только отказался от охоты.
Он завел специальный альбомчик, куда терпеливо вносил все данные об исчезающих и уже исчезнувших видах птиц и животных, когда-то обративших на себя внимание эдиков. Так он сам говорил. Эдик – это его определение. Человек с ружьем – эдик. Бизоны, птица изунду, гривистая крыса, газель Гранта, коу-прей из Камбоджи, ленивцы Патагонии, – сам того не понимая, Илья создавал некий аналог будущей Красной книги. Я пожимал плечами: «Ну, татцельвурм или квагга, это еще понятно. Но зачем ты внес в список наших болотных куличков?»
Илья отвечал одно: «эдик…»
«Человечество склонно недооценивать эдиков, – писал позже Илья Ковров (новосибирский) в предисловии к своей знаменитой книге «Реквием по червю». – Они всегда рядом. Мы невольно поддерживаем эдиков. Они совсем такие, как мы. Они входят в будущее вместе с нами, поэтому все усилия создать мораль, единую для всех, бесплодны. Будущее невозможно, пока эдики с нами. Вместе с ними мы привносим в будущее нашу жадность, нашу корысть, наше равнодушие».
«Но спасать человека следует даже в эдике, – возражал моему другу новгородец в своей не менее знаменитой книге «Человек с ружьем». – Мораль ущербна, если мы спасаем тигра, но не протягиваем руку эдику. Сравнения здесь неуместны. Обезьяна, конечно, всегда звучит перспективно, но человек – гордо».
В «Реквиеме по червю», переведенном на семьдесят шесть языков, мой старый друг описал прекрасные будущие времена, когда окончательно будет установлено, что мы, люди разумные, и вообще органическая жизнь – явление уникальное в звездных масштабах. Ни в ближних галактиках, ни на окраинах Вселенной нет и намека на органику. Ясное осознание того, что биомасса Земли является собственно биомассой Вселенной, писал мой друг, приведет к осознанию того факта, что исчезновение даже отдельной особи, исчезновение даже самого, казалось бы, незаметного живого вида, к примеру, ленточного червя, уменьшает не просто биомассу Земли, оно катастрофически уменьшает биомассу всей Вселенной. На страницах книги моего друга люди прекрасных грядущих времен, осознав уникальность живого, объявляли всеобщий траур, если вдруг по каким-то причинам вымирало то или иное существо. Звучали печальные мелодии, приспускались национальные флаги.
Это сближает.
4Именно мне, расчетчику и исполнителю Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим, пришло в голову привлечь к эксперименту писателей. Я боялся своей скучной склонности раскладывать все по полочкам. Попав даже на известную мне улицу, я непременно начал бы доискиваться до ее истории. Я внимательно рассматривал бы прохожих – изменился ли их вид, лица, походка? Деревья – какая на них листва, как они выглядят, как рассажены? Блеск луж – если они сохранятся на счастливых улицах Будущего. Мне нужен был помощник, умеющий быстро и точно выхватывать из окружающего главное.
