— это Сома. Факт подтвердился и появлением текста перед глазами, который гласил о названии материка.
Тысячи плотов закачались от восторга, когда я жестами оповестил их об окончании путешествия. Только мои дети и Сима не выразили никакой радости. Они только приподняли головы, всматриваясь в спасательную возвышенность над бесконечной водой. Их силы были на исходе. Настолько измождены, что ничего не испытывали, кроме голода и сна.
(Кстати, о детях — о тех, что встретил на Толе. Они так же плыли с нами, но уже с другими родителями. О встречи с ними ничего рассказать не могу, хотя Пазикуу сообщил, что я перенес встречу с ними болезненно. Видел только расплывчатые фигуры, да голос слышал женский, Льялин: «Ты нашел, ты дошел, ты вернулся! А дети выросли, повзрослела и я. И у тебя дети, жена…» Я не мог рассмотреть ее с первой встречи. Только потом. Очень красивая женщина. А дети, и впрямь, похожи на меня).
До Сомы добрались только на следующее утро. Все боялись, что я ошибся, хотя раньше они мне доверяли абсолютно. Это была одна из множества перемен, возникшая с моим появлением. Не случись со мной потеря памяти, я быть может и не заметил разницы и сейчас все чаще склоняюсь к мысли, что происходящее со мной до сего момента не случайность.
Сомнения вызывали прошлые «открытия», которые оказывались или очередным островом или причудливыми миражами, созданные местной особенностью погоды, где тучи сливаясь с горизонтом создают иллюзию огромного материка.
Но когда до земли оставалось рукой подать, небо над нами начинало раздвигаться и миллиарды солнечных лучей спустились вниз, озарив золотом долгожданную сушу.
И тогда я впервые увидел в глазах людей страх.
Те кто ни когда ранее его не испытывал, ни — когда Гог приходил; ни — когда в реках подстерегали хищники, боялись своего будущего.
— Нас там солнца сожгут!
— Их много!
— Мы сгорим!
Люди жались друг к другу и все чаще поглядывали не меня. можно было предположить и не удивляться, что мой плот первым пристанет к берегу. Я встал на краю бревна и не отрывал глаза от высокого стройного дерева, выделявшийся от остальной растительности своей независимостью.
Что я думал в этот момент, не могу сказать. Почему-то кажется, что не о чем. И вообще, видел ли я его тогда?
Потом все погасло. Видимо, потерял сознание. Слышал лишь голос Пазикуу.
«Стасик! Стасик! — кричал он, а когда успокоился, заговорил сам с собой. — Я в нем не ошибся. Ошибка во мне самом».
После он начал говорить на своем языке. По настроению можно было догадаться, что он чем-то расстроен.
Так я пробыл в полной темноте несколько часов. А Пазикуу все говорил и говорил, временами даже плакал, правда, один раз засмеялся.
Когда я очнулся, вокруг стояли дети, Сима и Сита. Они словно ждали этого момента. Речь их мне не переводили. Только после пробуждения.
— Очнулся, — тихо произнес Сита и склонился надо мной. — Ты куда нас привел?
Точно могу сказать, что я не понял его странного вопроса. Мой взгляд был устремлен в небо. Я любовался пушистыми облаками и солнцем, которое совсем не жгло глаза. Оно то скрывалось, то вновь появлялось, меняя краски вокруг.
Я приподнялся на локтях и осмотрелся.
Тигичане расположились у самого берега, большая часть все еще оставалась на плотах. Они не могли даже смотреть в сторону леса, за которым их ожидала новая родина.
Чего они боялись?
Пазикуу молчал. все молчали.
Стояла такая тишина, что даже я, находясь за миллионы световых лет от них, почувствовал неприятное давление в ушах.
Присмотревшись, я увидел слезы на их лицах.
Они плакали, тихо, почти беззвучно.
Плакал и я.
Были ли это слезы радости? Или они тосковали по Толе? По-моему об этом никто не мог сказать. Но я догадывался, а теперь точно знаю, что в этот момент, которому предшествовало тяжелое путешествие, перевернул их внутренний уклад бесповоротно.
Только, вот, что он им принесет в будущем?
Когда перед глазами появилась оранжевая стрелка и голос Пазикуу приказал идти одному, я не оглядываясь пошел прочь вглубь леса.
Почему я тогда не оглянулся?
Почему не обнял детей, Симу, Ситу и других, с кем успел сдружиться, хотя они кричали мне вслед слова любви вперемешку с проклятиями. Они просили не покидать их, научить, что делать дальше и в тоже время грозились гневом солнц, которые сожгут меня заживо, если я не вернусь.
Почему я не остановился?
Вернись я тогда, обязательно бы сделал все по-другому, хоть и не знаю как. но не так жестоко для себя и для них.
Как они там сейчас? Что с ними?
Я шел по стрелке на фоне расплывчатых силуэтов деревьев, пока не вышел на хорошо освещенную солнцем полянку. На ней меня ждала одинокая высокая фигура и голосом Пазикуу произнесла.
— С возвращением Стасик!
На этом (сколько я не ждал, наверное, с неделю) мои приключения закончились.
Жаль, что я не тот, кем был тогда.
Жаль, что не могу сделать выводы, если они вообще нужны.
Жаль, что сделал это.
Теперь во мне спят две личности. Одна умерла, а другая еще не родилась.
Жаль, не умею писать.
Жаль!
Жаль.
Первая запись землянина
Никогда не вел дневник и не знаю, как это делается.
Но что-то захотелось. Мыслей накопилось уйма. Не знаю, смогу лия их разместить в этой достаточно толстой книженции? Не хочу себя хвалить, но думаю страниц не хватит. Пугает только, что мой словарный запас беден для этого. Значит, буду стараться.
Приятно начинать с чистого листа: выводить не спеша букву за буквой. Вот бы так в жизни — вырвал использованные листы и начал все сначала. Но жизнь не амбарная книга. В ней приходиться жить, а не жаловаться на ее страницах, которые осядут в памяти не только твоей, но и тех, кто шагает рядом.
Теперь у меня есть друг, готовый выслушать. При этом он не станет перебивать, учить или давать советы. Он всегда будет со мной. Никогда меня не придаст, не обидит. А поймет он меня или нет — не важно.
Конечно, у меня много друзей. И все же я не могу посвятить их в мои тайны, поделиться сокровенными мыслями, поскольку…
(Черт, надо поменьше умничать!)
Друзья все равно останутся себе на уме. А у меня по этому поводу страх. Не хочу, чтобы про меня думали иначе чем…
Короче — они не то.
Вот, например, моя
