Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)

Специальная Комиссия собралась в моем кабинете.

– К сожалению, – покачал головой Председатель, – мы вынуждены констатировать вовсе не радующий факт. В наших руках оказался предмет, не имеющий отношения к конкретно текущему времени. Это обрывок суперобложки. Из достаточно отдаленного Будущего. Прочное искусственное волокно. С одной стороны явственно различима подпись, нанесенная на волокно графитным стержнем – Чо Ен Хо. Возможно, это подпись последнего владельца книги. На другой стороне обрывка суперобложки – портрет. К сожалению, неполный. Видна часть облысевшей или выбритой наголо головы. Скорее всего, это был портрет автора. Сохранились и три строки текста.

Он негромко, даже как бы нехотя процитировал:

– «…и теперь эдик стоит над миром, как вечное не прости, завещанное нам классиком XX века, прозаиком и эссеистом Ильёй Ковровым…»

И моргнул изумленно:

– Одно, кажется, можно утверждать с достаточной вероятностью. Эта книга написана одним из наших друзей.

И замолчал. Осознал проблему.

– А соавторство? – спросил кто-то.

– На обрывке указано одно имя, – ответил я за Председателя. – К тому же наши друзья никогда не работали вместе. Текст книги оказался бы слишком противоречивым, возьмись они за такое. Если бы первую главу написал Илья Ковров (новосибирский), могу утверждать, что Эдик выменял бы за пару матрешек самый большой минарет стамбульской мечети Ени Валиде, известной под именем мечети Султанши-матери. Если бы вторую главу написал Илья Ковров (новгородский), Эдик, несомненно, раскаялся бы в содеянном. Если бы третью главу написал наш сибирский друг, Эдик Пугаев в грозном приступе рецидива получил бы в свои руки знаменитый фестский диск, чтобы тут же обменять его на подержанный иностранный автомобиль. И так далее. Понимаете?

Члены Комиссии дружно кивнули.

– Значит, – закончил я, – книга написана Ильей Ковровым. Одним. Без соавтора. Но каким Ковровым? Этого мы не знаем.

Что ж, этого действительно никто не знает.

Даже Ковровы, хотя они уже работают над такой книгой.

И я официально уполномочен сообщить, что слухи об отходе известных писателей от практической деятельности весьма и весьма преувеличены. Оба они живы, оба здоровы. Оба полны творческих планов и шлют участникам форума наилучшие пожелания. Что же касается их новых произведений, то работа над ними действительно не прерывается. Мы не знаем, когда писатели закончат свою книгу, мы не знаем, когда эта книга будет опубликована, но знаем то, что она в любом случае будет написана и опубликована!

Каждое утро я слышу в кабинете Ильи Коврова (новосибирского) шаги.

Он ходит от стены до стены, наговаривая вслух фразы будущей книги. Иногда заходит ко мне. Пьет горячий кофе. Говорит ревниво: «Я видел вчера новые фотографии. В «Литературном курьере». Наш новгородский друг начинает лысеть. Если дело и дальше так пойдет, побрею голову».

Я киваю.

Я помню.

Будущее на пороге.

Обрывок суперобложки… Лысая голова…

Конечно, время ничего и никого не щадит. Но мы не вправе торопить друг друга. Тем более людей, обреченных на всемирную славу. А люди, обреченные на такую славу в Будущем, вообще теряют право на спешку.

Это сближает!

Мир уцелел потому, что смеялся.

Биофизик Петров не понимал народной мудрости.

Когда от Петрова ушла третья жена, он вообще забыл о юморе.

В экспериментальной лаборатории – в огромной железобетонной чаше, изолированной от внешнего мира и тщательно имитирующей условия панэремии, всеобщей первобытной пустыни, покрывавшей Землю в ее первый миллиард, Петров работал так прилежно, так всерьез, с такой серьезностью, он так жестоко выжигал сумасшедшими молниями глинистые и горные породы, так ожесточенно травил их разнообразными естественными кислотами и умопомрачительными атмосферами, что я иногда начинал сомневаться, работает Петров над проблемой самозарождения жизни или же хочет убить даже ее зачатки?

Впрочем, теория абиогенеза, разрабатываемая Петровым, выглядела весьма перспективной. Шеф к нему благоволил. Мы ему многое прощали. Поэтому я и утверждаю: Петров не врет. Пасся черный бык под его окном, и телевизор у него не работает, и стены в квартире безнадежно испорчены.

А они, утверждает Петров, явились, когда он спал.

Ну, понятно, квартира прокурена. Бутылки со стола не убраны. В кофейных чашках – окурки. Крепкий сон в такой атмосфере невозможен, к тому же в глаза ударил резкий свет. Наверное, решил Петров, кто-то из ребят, забегавших с вечера, задержался, уснул где-то в углу и теперь шарашится, пытается понять, где находится.

На всякий случай Петров сказал: «Оставь мне пару сигарет».

И открыл глаза.

Их было двое.

Нормальные ребята.

Правда, незнакомые, но оба в хороших кожаных пиджаках.

Длинный, например, был даже при галстуке. В таких галстуках ходили в годы юности Петрова. Эй, чувак, не пей из унитаза. Ты умрешь, ведь там одна зараза. И все такое прочее. Длинный бесцеремонно устраивался в единственном кресле, не зная, что оно может развалиться под ним в любой момент, а Коротышка копался в книгах, горой сваленных под наполовину разобранным стеллажом. Время от времени он с гордостью приговаривал:

– Я же говорил, что мы его найдем. Вот и нашли!

На что Длинный удовлетворенно кивал:

– Ухоженное местечко.

Не похоже, чтобы он льстил Петрову. Скорее констатировал тот факт, что ухоженным местечком можно называть и свалку под городом. Однокомнатная квартира Петрова так и выглядела. Наполовину разобранный стеллаж, кое-где застекленный (Светкина выдумка). Беспорядочные груды книг, фотоальбомов, пластинок (Ирка любила музыку). Белье, разбросанное по углам (Сонька так и не приучила Петрова к порядку). На пыльном экране неработающего телевизора затейливо расписался кто-то из приятелей, наверное, Славка Сербин. Ну, понятно, немытые чашки, окурки, шахматные фигурки, бутылки, всякое барахло.

Ухоженное местечко.

Может, оно и было таким.

Но не теперь, когда от Петрова ушла его третья жена – Сонька.

Если ребята в кожаных пиджаках, подумал он, явились как представители некоего Союза женщин, когда-то обиженных им, то Соньке будет чему порадоваться. Ведь ясно, что создание такого антигуманного Союза могло быть делом только ее рук. Уж никак не Светки и не Ирки. Ирка та ведь вообще была тихоня. Уходя, не забрала с собой ничего, кроме горьких воспоминаний. Петров даже справку выписал ей о перенесенных страданиях. Это было несложно. В течение десяти лет Петров тайком вел дневник, в котором аккуратно отмечал все семейные ссоры. Он даже в этом оставался ученым. Если подвести правильную теоретическую базу под факты, приведенные в дневнике, считал он, семейная жизнь станет прозрачной. Можно сделать некоторые выводы. Около семнадцати тысяч мелких и крупных ссор, около семидесяти тысяч мелких размолвок – есть над чем поломать головы социологам. Что бы они ни утверждали, но семейная жизнь людей до сих пор полна странных тайн, постижимых не более, чем онтогения. Можно до мельчайших подробностей проследить сложнейший путь превращения зачатка оплодотворенной материи в семейного человека, суть проблемы от этого не станет ясней. Государство ежедневно теряло и продолжает терять миллионы полноценных рабочих часов только потому, что особи, должные работать качественно и умело, работают некачественно и неумело, потому что они постоянно страдают от неразделенной любви или от семейных раздоров.