Ознакомительная версия.
– Мне… Мне нужно идти… – с трудом преодолев себя, сумела произнести Амалия.
– Да, ваша светлость, пора, – с сожалением согласился Бекет. – Извольте к выходу, а я подниму кровать к стене.
– Как удобно… – произнесла принцесса.
– Что?
– Я говорю – это очень удобно.
– Да. Позвольте, я пройду первым.
Бекет распахнул дверцу и, спустившись по лесенке, вдохнул морозный воздух с запахом авиационного топлива и дыма от костра. Это был воздух свободы, запах действия и больших расстояний.
Повернувшись, Бекет подал руку Амалии. Она коснулась его ладони своими пальчиками и, сделав шаг, стала падать вперед. Майор тотчас подхватил ее и, прижав к себе, почувствовал запах юной свежести, исходящий от нежной кожи и шелковистых волос. Сладкая судорога пересекла его тело.
– Мэйджор… – прошептала Амалия. – А ты представлял меня раздетой?
Бекет шагнул назад и поставил Амалию на притрамбованный снег.
– Я бы не хотел отвечать на этот вопрос, ваша светлость.
– Я не настаиваю.
Амалия опустила глаза и, прочертив сапожком замысловатую дугу, спросила:
– Когда ты улетаешь, мэйджор?
– Завтра, как рассветет, моя колесница будет готова.
– Ну, тогда прощай, мэйджор.
– Прощайте, ваша светлость.
Амалия повернулась и быстро пошла к воротам, где ее ждали двенадцать охранников и прелат Гудроф.
– Дитя мое, – строго произнес отец, – мне бы не хотелось больше выслушивать предположения нашего соседа о твоей слишком близкой дружбе с мэйджором. Не забывай, что он мужчина, и твое внезапное уединение с ним…
– Вот уж не думала, батюшка, что вы станете следить за мной! – громко воскликнула Амалия, заставив отца опасливо озираться. В отличие от него, у нее было отличное настроение.
– Но, дитя мое, ты все еще ребенок!
– Как сватать меня за Сборстьена, так я не ребенок, а как пошла посмотреть на внутреннее убранство колесницы, так сразу – ребенок.
– Ты уединилась с мужчиной, и мне пришлось объясняться с прелатом Илкнером! Бедняга даже уехал, обидевшись!
– А вы знаете, батюшка, что в колеснице имеется отхожее место?
– Нет, дитя мое, – насторожился прелат, не зная, как истолковать это сообщение. Амалия часто ставила его в тупик.
– Вот, вы не знаете! А оно есть!
И, оставив ошарашенного отца в полном недоумении, Амалия подошла к своему заскучавшему жеребцу и замерзшим охранникам.
– Домой, ваша светлость? – с надеждой в голосе спросил широкоплечий Нурек, подставляя в качестве ступеньки широкую, как лопата, ладонь.
Амалия поставила на нее сапожок, и Нурек забросил в седло почти невесомую для него интрессу.
– Есть дело, Нурек… – негромко сказала Амалия, удерживая заплясавшего от радости жеребца.
– Какое дело, ваша светлость?
– Не здесь… – понизив голос, ответила Амалия и, дав жеребцу шпоры, первой выскочила за ворота лагеря. Охранники поспешили за ней следом и помчались по дороге, стремясь догнать свою госпожу.
Прелат Гудроф лишь сокрушенно покачал головой. Он мог собрать большое войско и выстоять против сильного врага, но противостоять собственной дочери у него не получалось. Она опережала его по всем статьям, ставя в тупик, водя за нос и иногда жалея лишь из любви к нему.
«Что ты задумала, непоседа? Что?» – мысленно спрашивал он и не находил ответа. Он даже подумал расспросить мэйджора о том, что они с Амалией делали в закрытой колеснице, но, посмотрев на озабоченного сборами Бекета, решил не делать этого. Слишком уж безупречно выглядел этот человек, слишком занят был другими, более важными делами.
«Нет, он не сделал бы ей ничего плохого. Это исключено».
Затейливый узор назывался «ручеек», и Руммель разучил его сам, уже без помощи Бекета. Закончив на прошлой неделе фрагмент из податливой осины, в этот раз Руммель перешел на бук.
И сразу дело пошло медленнее, бук не прощал ошибок, зато Руммель чувствовал, как его руки начинают понимать дерево.
Используй он электролобзик или механический рашпиль, проблем не возникло бы совсем и вся работа заняла полчаса, а не целый день, но кто бы знал, какими безжизненными выглядели бы эти «электронные запилы». Другое дело работа квочкуром – специальным кривым ножичком.
Работать им Руммеля тоже научил Джек. Делай все руками, говорил он, ведь, окажись ты по ту сторону, тебе придется доказывать свою искусность любой заостренной железкой.
Сначала Руммель работал квочкуром только для тренировки, но затем стал получать от этого удовольствие. Джек умел взять «на слабо», втягивая Руммеля во все новые увлечения ремеслами.
«Выковать обыкновенную подкову ты должен уметь обычным булыжником и с закрытыми глазами», – говаривал он и выводил Руммеля из уютного кафе в какую-нибудь подвальную кузню, где пахло дымом и было жарко от работающего горна.
Бекету мало было самому владеть ремеслами, он старался приобщать к своим увлечениям друзей и коллег, традиционно прихватывая их «на слабо».
Благодаря ему Руммель теперь многое умел – украсить квартиру собственноручно изготовленной мебелью или поставить кованую ограду.
«Ах, Джек, я никогда бы не отказался от тебя, не дотронься ты до Анны…»
Руммель отложил нож, доску и, взявшись за щетку, начал сметать стружку.
Открылась дверь, и в самом ее низу появился Густав. Понаблюдав за действиями Руммеля, он вошел в мастерскую, поднял с пола кусок доски и, смешно переваливаясь, направился к Руммелю.
– Папа… ня…
Руммель отложил щетку, сел на корточки и, приняв кусок доски, обнял маленького Густава, пришедшего помогать папе.
Даже от Анны он был вынужден скрывать много такого, что вовсе не касалось служебных тайн. А вот Густаву Руммель мог поведать любые секреты.
– Ведь ты не предашь папу, малыш? Правда?
– Ня! – сказал Густав, протягивая подобранную стружку.
– Спасибо.
Дверь мастерской распахнулась, и в проеме показалась Анна.
– Майкл, он здесь?
– Да, дорогая. Он пришел немного помочь, не ругай его.
– Помочь – это хорошо, но почему ты ничего не сказал маме, Густав? – строго спросила Анна, шагнув к малышу.
Тот посопел, пряча глаза, затем поднял с пола еще одну стружку и, протянув ее Анне, сказал:
– Мама, ня!
– Спасибо, сынуля. А теперь пойдем, не будем мешать папе.
Они ушли, и Руммель снова остался один. Он вздохнул, взял кусок камня и принялся шлифовать оконченную на прошлой неделе доску. Обходиться простым камнем его тоже когда-то учил Бекет.
За пристенным дымоходом запел отогревшийся сверчок, а в окно ударил ветер, да так сильно, что заскрипело старинное слюдяное стекло.
Амалия натянула одеяло до самого носа и покосилась на висевшие на стене портреты. Все же стоило их убрать, служанка предупреждала, что при портретах спится плохо. Она старая опытная женщина, стоило ей поверить. Но нет, как можно? Мы же дома, и мы самые храбрые…
Ознакомительная версия.
