— Глотай, брат, глотай, это лекарство, тебе станет лучше.
Грут, не открывая глаз, зашевелил челюстями. Винк облегчённо вздохнул. Он натаскал внутрь дров, подкинул в печку. Стало жарко. Кожу запекло. Он заглянул за пазуху. Вся грудь была измазана липким соком. Там, где сок касался кожи, начинался нестерпимый зуд.
Мальчишки не вернулись вовремя
Когда Грут и Винк не вернулись вовремя в город, Дидерик поднял скаутов. На выезде его догнала мефру Брауэр верхом на олене.
— Командир, я поеду с вами. — Сказала она, и это не было вопросом.
— Мефру Брауэр, при всём уважении, сидели б лучше дома. Не зачем вам по сопкам ноги сбивать. — Парировал Дидерик.
Брауэр, не обратив на его слова внимание, пустила оленя рядом, стремя в стремя.
— Мальчики не просто так не вернулись вовремя. — сказала она. — Может понадобиться медицинская помощь.
— Тогда я вернусь в лазарет и возьму Магду.
— Магду? — Брауэр расхохоталась. — Где вы найдёте оленя, на которого поместится её зад?
Дидерик с интересом кинул взгляд на нахальную учительницу. Она ехала по-мужски и грубая ткань зелёных штанов обтянула бедро, крепко вжимающееся в серый олений бок. В вороте кителя грубого сукна белела нежная кожа. И серые глаза над чуть вздёрнутым носиком, и короткие рыжеватые волосы, вьющиеся на ветру. Он почувствовал, как шевельнулось что-то забытое в груди, и улыбнулся. Улыбалась и Брауэр. Она была готова ехать так целый день, бок о бок с Дидериком, и поглядывать на него украдкой, и воровать его улыбки, пока никто не видит. Адель была почти счастлива.
Тень с собачьей головой
“Уииииуу…” с душераздирающим скрипом приоткрылась крышка жаркой железной бочки. По низкому небу над головой заметались оранжевые всполохи. Чёрный язык, тень, силуэт вытянутый и странный, вырос снизу, повернул собачью голову. Оранжевое разгорелось. Языки пламени бьются вокруг, не могут пробить границу чёрного пятна.
“Баммм” — крышка захлопнулась, опять темно, в глазах белые пятна вычерчивают чёрную фигуру с вытянутой мордой, и она плывет вслед за взглядом.
Локоть Винка задел край бочки. Горячий, но странно мягкий. Железо расплавилось, заструилось по коже.
Винк повернул голову. Это не бочка, это живот Грута. Совсем рядом его закрытые глаза. Он дышит ровно и спокойно, он спит. А Винку плохо, ему чудится, что Грут дрожит и раздваивается. Его глаза и закрыты и открыты одновременно, будто веки стали почти прозрачными.
Винк перевернулся на спину, и тело отозвалось болью. Вся кожа полыхнула, но особенно грудь, грудь выжигало пламя и снаружи, и изнутри. Винк тихо застонал. Горит спина, горят ивовые прутья под ней. Горят лёгкие, ревёт пламя в горле, облизывает жадно глазные яблоки, тянется к мозгу. Шипит, кипит влага в его черепе.
Винк зажмурился, открыл рот, чтобы выпустить огонь, чтобы вдохнуть воздух.
“Хха-а” — шипение змеи или гул пламени. Он открыл глаза, он думал увидеть, как огненная струя бьёт из его рта, но увидел, как на него опускается тень. Прохладная рука легла на лоб, и влага свежая, как из родника заструилась по лицу, гася огонь. Винк улыбнулся. Тень опустилась ниже.
Голова, со странно вытянутой вперёд пастью приближается к нему. Голова искрит бурым мехом, опушка окружает тонкое лицо. Теперь он видит, это не пасть: маска из коричневой кожи с мягко светящимся голубоватым узором. Над её краем — внимательные глаза с расплывшейся синей радужкой, будто кто-то бросил кристалл синьки в светлую жемчужную простоквашу, и он растворяется, проникая голубым в светло-серое, выбрасывает протуберанцы, закручивает вокруг сапфировое гало. Закручивает, крутит, крутится лицо, кружится чёрное небо. Тонкие длинные пальцы касаются щеки, ведут невидимую дорожку по шее, прохладные руки ложатся на грудь, касаются впавшего живота. Под их спокойной прохладой стихает пламя, и жар отступает.
Винк поднимает руку, тянется лицу под маской. Глаза над коричневой кожей, глаза под густыми пушистыми ресницами, смеются. Глаза отдаляются, растворяются в темноте без остатка, уплывают в тень, гаснут голубые узоры, тень съёживается и исчезает. Винку больше не больно, Винку больше не жарко, Винк закрывает глаза.
Он засыпает, он просыпается. Серый свет заглядывает в щель входного полога. Винк голый и мокрый. На груди и животе огромное красное пятно, покрытое волдырями.
Он коснулся кожи руками и зашипел от боли. В сауне тепло, но он не помнил, чтобы подбрасывал дрова. Может, огонь поддерживал незнакомец в маске? Нет, это была незнакомка. Винк помнил её странные глаза, помнил, как она тихо смеялась над ним. А ещё Винк вспомнил, чем вредны листья папоротника. Их сок вызывает ожоги, попадая на кожу. Ожоги и галлюцинации…
Он натянул штаны, попробовал надеть рубашку, но там, где ткань касалась кожи, она превращалась в наждак. Грут всё так же лежал на боку на своей лежанке, перед ним стояла ополовиненная кружка с отваром, который Винк заварил… Вчера? Он не помнил. Винк коснулся лба друга. Жар заметно спал. Грудь мерно вздымалась и опускалась, лёгкие больше не свистели, как пробитый футбольный мяч.
— Грут! — Винк потряс его за плечо, — хватит валяться, просыпайся.
Грут открыл глаза. Винк склонился над ним:
— Ну что, ты как?
Он сел, закрыл ладонями лицо:
— Ещё не понял. Чёрт, во рту олень сдох и башка гудит. Помнишь, мы умыкнули у мефру Чан из погреба бутылку с её настойкой на ледяных ягодах?
— Да, — расхохотался Винк, и сразу сморщился от боли, — Чана тогда знатно полоскало, а у тебя лицо было, как у утопленника.
— Ты своего не видел… — ответил Грут. — Ого, это где ты так обварился?
Винк посмотрел на свою грудь в волдырях и ожогах.
— А, надо было внимательнее слушать твоего отца. Это от сока папоротника, которым я тебя поил. Допивай отвар, зря я его варил?
Грут взял в руки кружку, осторожно понюхал:
— У меня такие же волдыри на языке будут? — спросил он, сморщив нос.
— Не мели ерунды, — ответил Винк, — ты его уже бочку выпил, пока без памяти валялся.
Грут глотнул и скривился:
— Ф-фу какое дерьмо. Прости брат, но повар из тебя хреновый.
— Пей давай, пока я тебе не навалял!
Поглядывая на пудовые кулаки своего друга, Грут выхлебал остаток отвара и упал на лежанку. через минуту он снова заснул.
Винк покачал головой и вылез наружу. Ёжась на ветру под холодным ветром, натаскал дров к печке. Осторожно, стараясь не касаться воспалённой кожи. Судя по положению солнца, день клонился к вечеру. Громада ковчега уже накрыла их шатёр холодной тенью.
Завтра в городе поднимут тревогу, и отряд скаутов отправится на их поиски. А если прошла не одна ночь? Как Винк ни пытался, он не мог вспомнить ничего, кроме растёкшейся синей радужки глаз над коричневой кожей маски. Глаз, которые он видел в бреду. Знать бы, сколько длился этот бред…
— Интересно, твой отец догадывается, где нас искать?.. — Сказал задумчиво Винк. Но Грут не ответил, он крепко спал. Сам Винк никому не сказал, куда они уходят. Знает Чан, но придёт ли кому-нибудь в голову его спросить? Так или иначе, надо полагаться на собственные силы. Утром, если Грут выздоровел, соберём лагерь, пора возвращаться домой, решил он.
де Той встревожен
Свой первый и единственный город на планете африканеры построили в глубине долины, вытянутой каплей врезавшейся в горный массив. Единственный выход в тонкой её части шёл параллельно берегу. Скалы защищали городок от постоянных ветров, дующих то к морю, то от него. Когда небольшой отряд Дидерика выехал из узкого прохода между хребтов, командир собрал вокруг себя людей и сказал:
— Братья, куда пошли мальчишки, я не знаю. Скорей всего, к Собачьей Луже. Так думает Мефру Брауэр, и я с ней согласен. Здесь мы разделимся, широким веером охватим все направления. Тот, кто найдёт их первым, подаёт сигнал дымом. Это значит, что остальные могут возвращаться в город. Всё ясно? Расходимся.
