видел, как это можно сделать. Потребуются люди и деньги, но их можно достать.
– Нет, – сказал Герни.
– Что? – Щурясь от солнечного света, я опустил руки.
– Нет, – повторил он и выпрямился, вытянув руки, затекшие оттого, что он долго опирался локтями об ограду. – Видишь ли, это больше не ее тело. Теперь, когда она мертва, оно принадлежит другим.
Я в оцепенении отступил на шаг.
– Кому? – спросил я.
– Разве я могу тебе сказать? Да и какое это имеет значение для тебя? Теперь-то ты должен понимать, с какого рода людьми имеешь дело.
Я сунул руку в карман в поисках сигарет, пытаясь осознать услышанное: теперь, когда Наоми умерла, она больше не контролировала ресурсы, способные вернуть ее к жизни. Значит, мой сон был… всего лишь сном. Господи!
Я тупо уставился на предмет у себя в руке: это оказалась не моя пачка сигарет, а кожаный кошелек, который она мне вручила.
– Можешь оставить это себе, – сказал Герни. – Меня предупредили, что ты можешь оставить это себе.
Я посмотрел на него. И понял.
Очень медленно расстегнул молнию. Достал три карточки. Они были запечатаны в пластик. Я сложил их пополам, пластик треснул. Разорвав на части, я бросил их на землю. Потом один за другим вырвал чеки из книжки и позволил ветру унести их, словно конфетти, через стену в море.
Он наблюдал за мной, и к лицу его медленно приливала кровь. Уж не знаю, от вины ли, от стыда. Когда я закончил, он сказал все еще ровным голосом:
– Ты глупец, Купер. На эти деньги ты все еще мог бы осуществить свои мечты.
Я швырнул кошелек ему в лицо и отвернулся. Ослепленный гневом и горечью, я не прошел и десяти шагов, как он позвал меня, и я обернулся. Он сжимал кошелек обеими руками, губы у него дрожали.
– Черт бы тебя побрал, Купер, – бросил он. – Ох, будь ты проклят! Я… я говорил себе, что люблю ее, но не мог так поступить. Почему ты хочешь, чтобы я чувствовал себя настолько грязным?
– Потому что так и есть, – ответил я. – И ты это знаешь.
Когда я упаковывал аппарат, ко мне в дом пришли трое незнакомцев. Тихие, как призраки, безликие, как роботы, они помогли мне погрузить вещи в автомобиль. Я принял их помощь, просто потому что хотел как можно скорее убраться ко всем чертям из этой поддельной деревни. Сказал им побросать вещи, которые хотел взять с собой, на сиденья и в багажник, не заботясь о том, чтобы что-то упаковать. Пока я занимался всем этим, Герни подошел к дому сбоку и встал возле машины. Казалось, он пытается набраться храбрости, чтобы снова со мной заговорить, но я не обратил на него внимания, а когда вышел, его уже не было. Кошелек я обнаружил уже в Барселоне, когда разбирал сваленное в беспорядке имущество. На сей раз там было тридцать пять тысяч песет новыми купюрами. Он просто кинул его на заднее сиденье под кучу одежды.
Послушайте. Наоми победил не долгий срок. Не три года, не десять лет, не сколько бы то ни было лет. Позднее я все понял – слишком поздно. (Так что время победило и меня, как всегда побеждает каждого из нас.)
Не знаю, как умер ее возлюбленный. Но уверен, что знаю, почему она хотела вернуть его. Не потому что любила его, как считала она сама, а потому что он любил ее. А без него ей было страшно. Чтобы воссоздать ее, не нужно было трех лет. Не нужно было даже трех часов. Требовалось всего-то три слова.
И Герни, этот ублюдок, мог бы произнести их задолго до меня – так давно, что тогда еще оставалось время. Он мог бы сказать: «Я люблю тебя».
Вот такие они, сказочно богатые. Они живут на той же планете, что и мы, дышат тем же воздухом. Но мало-помалу они становятся другим видом, потому что все человеческое в них – по крайней мере, на мой взгляд – погибло.
Я уже говорил, они держатся особняком. И – боже мой! боже мой! – разве вы за это не благодарны?
Последний одинокий человек
– Нечасто вас здесь теперь увидишь, мистер Хейл, – сказал Герати, поставив передо мной стакан.
– Прошло, наверное, года полтора, – ответил я. – Но жены нет в городе, и я подумал зайти к вам, вспомнить былое. – Окинув взглядом длинную стойку и столики у противоположной стены, я прибавил: – Похоже, сюда теперь вообще нечасто кто-либо заглядывает. Раньше по вечерам здесь никогда не бывало так пусто. Выпьете со мной?
– Газировку, пожалуйста, мистер Хейл, благодарю вас.
Герати достал бутылку и налил себе. Никогда не видел, чтобы он пил что-либо крепче пива, да и то редко.
– Все изменилось, – помолчав, продолжил он. – Вы, конечно, знаете почему.
Я в недоумении покачал головой.
– Из-за Контакта, разумеется, – пояснил Герати. – Он и все остальное изменил.
Я уставился на него и не смог сдержать смешок.
– Ну, я знал, что он на многое повлиял – особенно на церкви, – сказал я. – Но вот уж никак не думал, что он заденет вас.
– О да. – Он взобрался на высокий табурет за барной стойкой. Это что-то новенькое. Полтора года назад, в бытность мою тут завсегдатаем, у него за весь вечер не нашлось бы и свободной минутки, чтобы присесть. К закрытию он обычно едва держался на ногах. – Я считаю так. В чем-то Контакт сделал людей более осторожными, в чем-то – менее. Но из-за него исчезли многие причины ходить по барам и пить. Вы же знаете, как бывало. Бармен был своего рода профессиональным слушателем, кем-то, кому можно излить душу. После Контакта это долго не продлилось. Я знал одного мягкосердечного бармена, который какое-то время после Контакта еще продолжал в том же духе. Его прямо-таки осаждали одинокие парни, да и девицы тоже. – Герати положил ладонь себе на макушку.
– Профессиональный риск! – сказал я.
– Однако тоже ненадолго. Однажды он осознал, каково будет, если все они пустят тут корни, избавился от них и начал общаться только с теми, кого добавлял сам, как делают все остальные. Примерно тогда же все и закончилось. Люди больше не приходят изливать душу. Необходимость, можно сказать, отпала. Ну а другая важная причина ходить по барам – случайная компания – это тоже отпало. Теперь, когда люди знают, что не нужно бояться самого последнего одиночества, они успокоились и в основном стали самодостаточными. Ну а я подумываю сменить работу. Бары повсюду закрываются.
