— Никогда больше, — прохрипел он, — не выкидывай таких номеров.
— А ты никогда не создавай такой необходимости.
— Договорились.
Эйрел держал ее лицо в ладонях, чуть отстранившись, впившись в нее взглядом. — Я так боялся за тебя, что забыл бояться за твоих врагов. Мне следовало об этом помнить. Милая капитан.
— Я бы ничего не сделала в одиночку. Дру была моими глазами, Ботари — правой рукой, а Куделка — нашими ногами. Ты должен простить ему эту самоволку. Мы его, можно сказать, похитили.
— Я так и понял.
— Он уже рассказал тебе о Падме?
— Да. — Эйрел горестно вздохнул, уходя мыслями в прошлое. — Изо всех потомков Ксава только мы с Падмой пережили день Резни Юрия. Мне было одиннадцать, а ему — год, совсем младенец… и я всегда думал о нем как о ребенке. Старался за ним приглядывать… А теперь я остался один. Юрий почти что доделал свое дело.
— Дочка Ботари, Елена. Ее надо спасти. Она куда важнее, чем эта чертова куча графов во дворце.
— Как раз сейчас мы над этим работаем, — обещал он. — Задача первоочередной важности, теперь, когда ты сняла с наших плеч проблему императора Видаля. — Он помолчал, медленно улыбнулся. — Боюсь, ты шокировала моих барраярцев, любимая.
— Почему? Они что, думают, у них монополия на жестокость? То же пытался мне сказать Фордариан перед самой смертью: «Вы бетанка. Вы не можете».
— Чего не можете?
— Он не успел договорить, чего.
— Страшноватый трофей ты везла с собою на монорельсе. А что если кто-нибудь потребовал бы от тебя открыть пакет?
— Открыла бы.
— Ты… с тобою все в порядке, милая? — Несмотря на улыбку, голос был серьезен.
— Хочешь спросить, контролирую ли я себя? Не совсем. Совсем не. — Руки у нее все еще тряслись, с самого утра, и эта дрожь не проходила. — Мне показалось… необходимым привезти сюда эту голову. Не то, чтобы я собиралась прибить ее на стене над камином рядом с охотничьими трофеями твоего отца, хотя мысль неплохая… Я, наверное, не сознавала, зачем тащу эту штуку с собой, пока не переступила порог этой комнаты. Если бы я заявилась сюда с пустыми руками и объявила бы всем, что покончила с Фордарианом и их игрушечной войной, кто бы мне поверил? Не считая тебя.
— Иллиан, возможно. Он уже видел тебя в деле. А остальные… наверное, ты права.
— Кажется, мне тогда запало в голову что-то из древней истории. Когда выставляли на всеобщее обозрение тела убитых правителей, чтобы не объявилось самозванцев. Идея показалась уместной. Хотя для меня Фордариан — лишь побочный эффект моего предприятия.
— Да, твои сопровождающие из СБ доложили, что ты вызволила репликатор. Он работает?
— Сейчас Вааген его проверяет. Майлз жив. Какой вред ему нанесен — неизвестно. Ах, да. Похоже, Фордариан приложил руку к нападению Ивона Форхаласа. Не напрямую, но через какого-то своего агента.
— Иллиан подозревал это.
Эйрел крепче ее обнял.
— И насчет Ботари, — продолжала она. — Он в плохой форме. Сильное перенапряжение. И ему нужно настоящее лечение, медицинское, а не политическое. Это стирание памяти — какое-то шоу ужасов.
— В свое время оно спасло ему жизнь. Это был мой компромисс с Эзаром. Тогда у меня не было власти, но теперь я могу многое исправить.
— Исправь. Он привязан ко мне, как собака. Это он сам так говорит. И я именно так с ним обошлась. Мой долг ему безграничен. Но он меня пугает. Почему он зациклился именно на мне?
Форкосиган задумался. — Ботари… у него не в порядке с чувством своего «я». Нет твердого центра. Когда я с ним только познакомился, а он был тогда серьезно болен, его личность чуть было не расщепилась на несколько. Будь у него образование получше, не будь он так искалечен, из него получился бы образцовый шпион, агент глубокого внедрения. Он — хамелеон. Зеркало. Делается тем, чем ты его хочешь видеть. Неосознанно, я полагаю. Моему отцу нужен преданный слуга — и Ботари всерьез играет эту роль. Бесстрастен и невозмутим. Форратьеру было нужно чудовище — и Ботари играл при нем роль палача. И жертвы. Мне требовался отличный солдат — и Ботари стал для меня таким. А ты… — его голос смягчился, — ты единственная из всех, кого я знаю, видишь в нем героя. И он становится для тебя героем. Он держится за тебя, потому что ты создаешь из него нечто более великое, чем он когда-либо мечтал стать.
— Эйрел, это сумасшествие.
— Да? — он уткнулся лицом в ее волосы. — Не на него одного ты производишь подобный эффект. Милая капитан.
— Боюсь, я не в лучшей форме, чем Ботари. Я ошиблась, и погибла Карин. Кто теперь скажет об этом Грегору? Если бы не Майлз, я бы в тот момент сдалась. И не подпускай ко мне своего отца, не то в следующий раз я его на кусочки разорву. — Ее снова затрясло.
— Ш-ш. — Он убаюкал ее в объятиях. — Ты ведь можешь оставить мне хотя бы зачистку территории, а? Ты мне доверяешь? Мы сделаем так, чтобы эти жертвы не пропали впустую.
— Я вся грязная. Меня тошнит.
— Да. Так случается с большинством нормальных людей после боя. Очень знакомое состояние рассудка. — Он помолчал. — Но если бетанка могла повести себя так по-барраярски, может, нет ничего невозможного в том, чтобы барраярцы сделались немножко бетанцами. Перемены возможны.
— Перемены неизбежны, — возразила она. — Но ты не можешь проводить их на эзаровский манер. Его эпоха кончилась. Ты должен найти свой собственный путь. Переделать этот мир так, чтобы Майлз мог в нем выжить. И Елена. И Айвен. И Грегор.
— Как вам будет угодно, миледи.
* * *
На третий день после смерти Фордариана столица сдалась верным императору войскам; не то, чтобы без единого выстрела, но не такой кровью, как опасалась Корделия. Лишь две точки сопротивления — СБ и дворец — наземным войскам пришлось брать штурмом. Гостиницу с заложниками гарнизон сдал невредимой после нескольких часов интенсивных тайных переговоров. Граф Петр дал Ботари день отпуска, чтобы тот лично забрал своего ребенка вместе с няней и отвез их домой. После этого Корделия впервые с момента возвращения спокойно проспала ночь.
Ивон Форхалас командовал верными Фордариану наземными войсками в столице и руководил последней обороной центра космической связи в комплексе генштаба. Он погиб во время последних боев: собственные подчиненные застрелили его, когда он презрительно отверг предложение сдаться в обмен на амнистию. В каком-то смысле Корделия испытала облегчение. Традиционным наказанием за измену для фор-лорда являлась публичная голодная смерть. Император Эзар никогда не колебался следовать этой отвратительной традиции. Корделия могла лишь молиться, чтобы правление Грегора положила этому обычаю конец.
