пытался меня убить, и все ищут тебя. Нам нужна еда, и мне хотелось бы сообщить друзьям, чтобы они остерегались Брока и его людей. Надеюсь, мне удастся и то и другое на рынке на окраине города. Если окажется слишком рискованно, придется поспешить в Лоу-Пэб.
— Вряд ли я выдержу еще одну дюну в этом багажнике, Вик, — простонал Палмер.
Она отсоединила свой костюм от зарядника, питавшегося от ветрогенератора, и, стоя на палубе катамарана, бросила осторожный взгляд на гик, убеждаясь, что ветер не швырнет его в ее сторону.
— Знаю, — ответила она. — Я бы и сама была рада не ехать дальше. Но мне больше хочется, чтобы меня не убили.
Надев защитные очки, она вытерла склизь из уголков глаз и поднесла к глазам бинокль. Вдоль дюн между ней и Спрингстоном стояли несколько припаркованных сарферов с высоко поднятыми на мачтах дайверскими флагами, предупреждавшими о ведущихся на глубине работах. Вик припарковалась чуть западнее и севернее линии между самим городом и неофициальным скопищем лачуг, известном как Шентитаун. Последнее ее жилище в этом поселке какое-то время назад погребла под собой дюна. Утренний рынок на северной окраине, похоже, уже закрылся — палатки свернули и увезли, вероятно, из-за отсутствия покупателей. Слишком многие отправились на поиски Данвара. За рынком в свое время была продуктовая лавка — Вик могла оставить Палмера в сарфере и пойти взглянуть. У нее имелись добытые им монеты. Следовало только не привлекать лишнего внимания.
Она посмотрела дальше на восток. У большой стены стоял пескоскреб, заброшенный из-за сильного крена. Возможно, это было бы самое безопасное место, чтобы провести ночь, если Палмер не сможет выдержать дальнейшего путешествия. Тамошние бродяги наверняка знали, где перехватить еды. В самом крайнем случае она могла пробраться под песком и попросту что-нибудь украсть. Лучше уж риск быть повешенной, чем гарантированная смерть от голода. Удивительно, как быстро можно прийти к подобному решению. Если бы такое предложил Марко, она бы призвала к морали и осторожности. Но Марко больше не было, и ее брата хотели убить. Вероятно, в данном случае брала верх другая мораль. Своего рода иерархия. Теперь правили жизнь и свобода.
Вик навела бинокль мимо высоких пескоскребов на большую стену. Накренившаяся бетонная поверхность все еще пребывала в тени — еще одно подтверждение, что едва наступил полдень. Вик вспомнила, как наблюдала с этих защитных сооружений за безмятежным восходом солнца в детстве, вспомнила времена, когда ей не приходилось беспокоиться о еде или воде. Она облизала запекшиеся губы, вспоминая ванну, вспоминая блеющих коз, которых разводили как ради мяса, так и ради молока и сыра. Желудок умолял ее ни о чем больше не вспоминать.
Она заметила на стене маленькие черные точки — людей, которым повезло, и позавидовала, что у них есть этот дом, эта крепость, защищающая бурлящий жизнью Спрингстон. Так решался вопрос защиты от ветров с востока — другой вариант решения той же самой проблемы можно было видеть в Шентитауне. Общим было то, что мир пребывал в движении. Пески постоянно перемещались, наступая с востока на запад. Прогрессировали, как говорил ее отец. Постоянно прогрессировали с востока на запад.
Вик развернула бинокль в сторону Шентитауна, где среди дюн двигались люди. Не было дня, чтобы не обрушился какой-нибудь дом. Ритмичный стук молотков был столь же неизменным, как и ветер. Строительство и разрушение. Разрушение и строительство. Люди прокладывали туннели сквозь дюны, когда те смыкались вокруг их домов. Черный ход превращался во входную дверь. Коврик у входа вытряхивали и перекладывали. Приспосабливались и выживали. Жизнь продолжалась.
Люди, конечно, погибали. Дома обрушивались посреди ночи. Песок мог ворваться сквозь пролом в стене в любую минуту. Люди горевали, скорбно закрывая лица руками, а потом вновь начинался ритмичный стук молотков строителей, подобный крику новорожденного.
Перемены в Шентитауне происходили постепенно и непрерывно. Дюны скользили и перемещались, и к ним приспосабливались жившие вокруг люди. Перемены отнимали последние силы, но такова была жизнь. Каждый день почти не отличался от предыдущего. Невзгоды стали привычным делом, и с ними можно было справиться. Время. Дюны. Общество. Люди. Все они прогрессировали, как сказал бы отец.
На все эти мысли отвлекалась Вик, разглядывая в бинокль линию между Шентитауном и Спрингстоном и думая о жизни и переменах, вместо того чтобы думать о еде и о том, что делать дальше. Изнывая под жаркими лучами высоко стоящего солнца, она услышала, как Палмер откручивает крышку своей фляжки, и поняла, что у них обоих вода на исходе. Трудно было принимать разумное решение, когда речь шла в том числе и о жизни брата. Вик привыкла рисковать только собой, предпочитая нырять в одиночку.
— Что ты видишь? — спросил из багажника Палмер.
— Одну лавку возле рынка, — ответила она. — Возможно, лучший для нас вариант.
Она навела бинокль на лавку, которой предстояло стать их оазисом. Они могли припарковаться неподалеку, зайти, бросить на прилавок несколько монет и предупредить насчет людей Брока. Вик увидела державшую лавку семью: женщина сгребала песок в кучи, а двое детей таскали его к дюнам. Возможно, удалось бы встретить там этих детей и заплатить им, чтобы вынесли еды. Она наблюдала за их работой, не желая спешить с каким-либо выводом, и мысли ее вернулись к тому, как живут среди дюн в Спрингстоне и в Шентитауне. Именно отсюда открывалась идеальная возможность увидеть их оба во всей красе. В Шентитауне постоянная борьба с песком порождала тянувшиеся на протяжении поколений несчастья, равномерно распределенные во времени. В Спрингстоне же люди жили под защитой от песка, посреди ровной пустыни и высоких зданий, куда редко врывались дюны. Поколение сменялось поколением, годы бедствий накапливались за шатающейся стеной, и масса эта все нарастала.
Каким-то образом Вик поняла, что происходит, еще до того, как все началось. Возможно, живя среди бандитов, часто хваставшихся своими планами, живя с Марко, она начала думать так же, как и они. А может, все дело было в маленьких черных фигурках, которые вдруг начали бегать вдоль стены, прогоняя оттуда людей. Или сперва послышался звук, а потом ее мозг заработал с такой яростью, с такой скоростью, что мысли промелькнули в мгновение ока. Казалось, будто прошли минуты, будто все ее размышления о большой стене и
