БОЕВОЙ РЕЖИМ ПОДКЛЮЧЕН
Что бы я делал в этом мире без боевого режима?
Урод сидел на мне и рвался к глотке треугольными зубами, а я отталкивал, упираясь в его шею автоматом, который сжимал, как палку, двумя руками. Перехватить оружие и применить по назначению не удавалось: расслабишь руки — и Урод вырвет кадык.
Я все же перехватил холодную шею Урода левой рукой, а правой выдернул из-за пояса кинжал и несколько раз в режиме швейной машинки всадил в бок чудищу.
Урод, казалось, от ударов стал еще сильнее. Его скользкое холодное тело напряглось, налилось стальной силой… И обмякло. Захрипев, Урод мазнул когтями по моей левой щеке и завалился набок.
Сбросив Урода, я вскочил на автомате с такой скоростью, что заныли все мускулы и суставы. По лицу и шее текло теплое и липкое. Щека онемела от боли.
Сзади зашуршало. Я развернулся на каблуке и нажал на спуск. Автомат затрясся, выплевывая пули. В темноте не разберешь, но судя по В-токам и звукам, я попал в одного из Уродов. Он затих в траве, но где-то оставался третий, которого я не чувствовал.
Проклятие! Знали ли Отщепенцы, что в одном грибе днюют сразу три Урода?! Будь там один, я бы уже победоносно возвращался в лагерь.
Свободной рукой я наощупь выхватил из-за пояса М-стикер и налепил прямо на гриб. Он был упругим и теплым — в отличие от своих детишек. Затем я в ускоренном режиме опустился на одно колено перед зарезанным первым Уродом и взялся за кривой кинжал…
Ориентироваться в темнотище было сложно, поэтому я постарался захватить клинком побольше мяса вокруг глаз, чтобы не проткнуть яблоки. Клинок то и дело скрежетал о края орбит, и меня передергивало. Иногда подступала тошнота, но я сказал себе, что не оторвусь от процедуры, даже если меня будет выворачивать наизнанку.
Урод не вонял и вовсе почти ничем не пах, разве очень слабо — чем-то пряным, с кислинкой. Запах мог показаться приятным, если не знать, от кого он исходит. Люди куда зловоннее…
Я подхватил пальцами мокрый и склизский комок и положил в банку, затем второй. Тщательно закрыл крышку.
“И как такая мерзость могла породить ребенка от человеческой женщины?” — подумалось мне.
Третий Урод напал, когда я выпрямился. Я срезал его очередью и, выдохнув, вышел из боевого режима.
Некоторое время стоял, прислушиваясь к тишине и всматриваясь в В-токи. Три Урода превратились в три трупа, а глаза лежат в банке. Можно и передохнуть.
Сзади зашелестели стебли травы — если бы не обостренные в край чувства, я бы в жизни ничего не услышал.
Я обернулся и “увидел”, как безглазый медленно, отрывистыми движениями поднимается на ноги. Из бока с ножевыми отверстиями стекала жижа, шаги его были неуверенными и неловкими, как у вдрызг пьяного человека, но он шел прямо на меня!
Тот, которого я застрелил сразу после первого, тоже поднимался. Из раззявленной пасти (это было мое воображение или обострившееся восприятие В-токов?) вырывалось тихое хрипение. Третий пока еще лежал в траве бесформенной грудой, но начинал шевелиться.
— Олесь? — раздался позади хрипловатый женский голос. Это была Люция.
Я словно проснулся. Сорвавшись с места, я огромными скачками понесся назад в лагерь, рискуя сломать себе ноги или шею.
Когда я был совсем рядом от лагеря, с гулом вспыхнул костер, которого до этого совсем не было видно. В него будто солярки подлили. Языки пламени вознеслись выше человеческого роста в звездную высь, озарив круг в несколько метров в диаметре.
Я зажмурился, потом оглянулся. Уроды (или зомби?) пропали из виду.
Отщепенцы как ни в чем не бывало сидели на поваленном стволе дерева возле костра и что-то жевали, запивая из деревянных кружек.
Только Люция стояла и оглядывала меня с жалостью.
— Бедный Олесь… Как тебя порезали-то…
Я опустил взор. Рубашка насквозь пропиталась моей и чужой кровью. В свете костра она выглядела как черные пятна с маслянистым блеском. Щека у меня была изрядно исполосована когтями, но я пока не мог оценить степень урона. На нетвердых ногах я подошел к Джерому и протянул заляпанную банку. Смотреть внутрь не хотелось.
Седой Отщепенец взял банку без малейшей брезгливости, поглядел на нее и покачал головой.
— Чего ты ждал, когда забрал глаза? Не знал, что Урода просто так не убить в ночи?
Ноги у меня все-таки подогнулись, и я опустился прямо на траву. Усевшись по-турецки, я положил на колени автомат и нервно хихикнул:
— Они что, бля, зомби?
Отщепенцы переглянулись. Не поняли, что я имею в виду на тру-русском. Джером объяснил:
— Их убивает только яркий свет. Это Погань, нежить, что обитает на земле по своим законам. Законам потустороннего мира, а не нашего. Твой безглазый вновь отрастит глаза и… может быть, придет за ними!
Он заржал, как лошадь, остальные подхватили смех, в том числе и я. От пережитого меня колбасило так, что надо было срочно выплеснуть эмоции. Я не представлял, шутит он или говорит серьезно. Раньше и не представлял, что Уроды — это что-то вроде нежити, которая регенерирует после сильных ран.
— Уроды, между прочим, самые слабые из всей Погани, — заявил Алихан, отбросив в сторону обглоданную косточку, поковыряв пальцем в зубах, а потом — этим же пальцем — в носу.
Его перебила Люция, которая стояла за моей спиной и, вероятно, сдерживалась, чтобы не сделать мне массаж плечей:
— Однако Испытание он прошел.
***
С посвящением меня в таинства Вед Форм проволочек не последовало. Скорее, наоборот. Медленные и несобранные Отщепенцы ускорились так, что я не успевал за событиями и при помощи апгрейда.
В становище мы примчались с такой скоростью, будто за нами гнались все Уроды Поганого поля. После слов Джерома, что Урод явится за своими глазами, я и впрямь постоянно озирался, хотя и понимал, что это глупая шуточка. Я еще не отошел от битвы, в жилах бурлил адреналин, и ни о каком спокойствии речи не шло.
В становище всюду горели факелы, и слуги зажигали еще. Видимо, кто-то из советников приказал это сделать хитрым магическим способом, на расстоянии. Иначе откуда им знать, что мы возвращаемся?
Когда меня провели в шатер Совета, я сообразил, что посвящать меня намерены прямо сию минуту, не дав возможности умыться.
Судя по взглядам слуг, я выглядел так себе. Весь в крови, своей и чужой, с распоротой щекой, которую жгло болью после того, как исчезло онемение, с болтающимся на груди автоматом и диким выражением лица. Если у Уродов ядовитые когти, или достаточно грязные, чтобы заразить меня какой-нибудь гадостью, мне хана в этом краю, где не слыхали об антибиотиках. Но советники, включая Люцию, не беспокоились, а я был слишком возбужден, чтобы серьезно задуматься о такой вещи.
В шатре горели свечи — много свечей. Было светло, как если бы пространство освещала мощная лампа.
Меня, плохо соображающего, посадили на подушку у столика, Джером сел напротив. Слуги принесли бутыль с прозрачной жидкостью, запах которой не оставлял сомнений: алкоголь и очень крепкий, почти спирт. Поставили возле бутыля и банки с глазами Урода деревянную шкатулку с изящным узором в виде ромбовидных глаз. Похожий Знак я уже видел на ладони Викентия. Джером открыл шкатулку и вынул деревянный стилус с несколькими иглами. Вероятно, такими приборами набивали татухи в далекой древности.
— Когда будешь колдовать, что выставляешь вперед? — спросил Джером.
До меня не сразу дошло, что он имеет в виду. Потом понял и выставил вперед кулак с перстнями.
— Сюда? — указал стилусом (или как эта штука называется?) на костяшки пальцев Джером.
Тату на пальцах в эпоху буржуев, если верить моей ложной памяти после квеста, ассоциировалось с паханами на зоне и прочей им подобной братией. Но в начале двадцать первого века стало модным набивать художественное тату и на пальцах, и это не означало, что человек побывал в местах не столь отдаленных. Я где-то читал (или мне приглючилось, что читал?), что тату на пальцах быстро стираются, и закатал рукав на левой руке, подставив Джерому внешнюю сторону предплечья.
