и тоже занял место среди пассажиров.
Крысы протиснулись в вагоны, умудрившись не выломать двери и не особо разворотить внутренности. Слона пришлось поставить на угольную платформу.
— Слушай сюда, отвратец! — Петька угрожающе надвинулся на помощника машиниста. — Я сейчас убираю деревяхи, ты заводишь свою машинку — и мы летим, не останавливаясь, до самой Е4. На всех пара́х, ты понял?
— А-а-а… а как же остановка в Тралялеевке, сэр? — проблеял помощник машиниста.
— Тралялеевка сегодня отдыхает, ясно?
— Ясно! Ясно, сэр! Отдыхает!
— Молодец. Жить будешь.
Как известно, паровоз — штука большая, тяжёлая и разгоняется медленно. Почти четверть клетки С6 у помощника машиниста и кочегара ушло на то, чтобы набрать необходимую скорость, после чего Петька приоткрыл дверцу и крикнул Пухлику:
— Следи там, чтобы наш чёрный друг не тормозил, а то ведь опять к Тралялеевым попадёшь.
Слон на секунду замер, после чего глаза его налились гневом. Он навис над кочегаром тёмной тучей, подняв повыше свой футболочный флаг.
— Да понял я, понял! — завопил кочегар и схватил отложенную лопату.
На D5 они ворвались на пределе возможной скорости, непрерывно сигналя, чтобы кто из живущих в Тралялеевке случайно не выволокся на рельсы.
Помощник машиниста обливался по́том и беспрерывно бормотал что-то про котёл — дескать, не взорвался бы. Но на счёт именно котла Петька был железно спокоен. Почему? Да потому что тёмный амулет молчал наглухо, а значит, смертельной опасности нет.
Тро и Тру, сияя свежими синячищами — у одного во всю правую сторону лица, а у второго во всю левую — топтались на привокзальной площади и пытались привлечь внимание многочисленных родственников к своему неизбывному горю. Слон! Редкой полосатой породы! Нажитый… тьфу! Добытый непосильным трудом! Ушёл ведь, прям из рук ушёл!..
Однако родня в своей кондовости не особо стремилась поддержать страдальцев. Вот, если бы они пригласили их отметить успех предприятия — другое дело, а так… Многие поглядывали на вокзальные часы — регулярный поезд запаздывал, к чему бы это? Несколько тралялеевцев, собирающихся ехать этим рейсом, ходили туда-сюда по платформе, нервно перехватывая свои узлы и корзины.
— Едет! — завопил кто-то, — Едет!
— А чего это он слишком быстро?
— Непорядок…
Кто-то зазвонил в станционный колокольчик. Однако, поезд и не думал тормозить. Он нёсся на станцию, окутанный облаками пара и свистел в сигнальный гудок что было сил.
Тро и Тру переглянулись, поняли, что от родственничков помощи не дождёшься, и дружно плюнули. Люди, подошедшие поближе к посадочной платформе, шарахнулись от пролетевшего паровоза. И тут ветер сорвал облачную пелену…
— Наш слон! — Дружно взревели Тро и Тру.
Они кинулись вслед составу и успели запрыгнуть на подножки вагонов. Тро — второго, а Тру — третьего. Теперь-то им казалось, что потасовка на мосту была глупой случайностью, что их одурачили, взяли врасплох, а никак не победили в честной драке. И братья были настроены серьёзно посчитаться с обидчиком.
Петька братьев, конечно, заметил. Обрадовался, что их всё-таки только двое, и можно будет обойтись без массового травмирования тралялеевцев. Он похлопал помощника машиниста по плечу:
— Можешь больше не гнать, а то чего доброго догоним свой хвост!
Помощник машиниста посмотрел на него диковатым взглядом, но Петька уже выскочил на угольную платформу, скомандовал слону: «Лежать!» — а трубочисту: «Перерыв!» — и запрыгнул на крышу первого вагона. Тро и Тру тоже карабкались, пытаясь взобраться на свои крыши. Были они, как уже говорилось, телесаты, и Петька понял, что их маленькому поезду — вот прямо сейчас — угрожает непосредственная опасность крушения. Пассажиры в третьем вагоне почувствовали крен и закричали. Похоже, Тру всё-таки где-то объедал своего братца.
Петька пронёсся до третьей крыши, выхватил из храна первое, что под руку попало — картину с каким-то мужиком на лошади — и треснул Тру по впивающимся в крышу пальцам. Тру отдёрнул одну руку, но второй продолжал цепляться, злобно оскалившись.
— Ты какой настойчивый, — пробормотал Петька и от всей души надел картину силачу на шею, прибавив к этому щедрый пинок по цеплючей руке. Крик Тру отдалился и замер. Третий вагон выправился, внутри хором облегчённо выдохнули — и снова закричали, потому что поезд качнуло и начало дёргать. Тро всё-таки взгромоздил своё тело на крышу вагона и теперь елозил ногами, стараясь забраться целиком. Вот же упёртая семейка!
Неожиданным рывком Тро закинул на крышу ноги, быстро вскочил и набычившись пошёл на Петьку. Теперь это походило на сцену из какого-нибудь ковбойского фильма. Только вот револьверов в этой локации не предусматривалось.
Петька сунулся в хран, выхватил и метнул первый же тяжёлый предмет. На долю Тро досталась бронзовая фигурка спаниеля. Звук от удара вышел, как будто кто-то долбанул тяжёлой поварёшкой в чугунный котёл. Тро схватился за лоб, потерял равновесие и полетел под откос.
Петька стоял и смотрел на удаляющиеся тела. Да, мобы. Да — воры, но отчего так паршиво на душе? И тут Тру сел, снял с шеи золочёную раму от картины… потом прошёл вперёд, помог подняться брату, и они дружно погрозили удаляющемуся поезду.
— Вот это прочность! — восхитился Петька, — И не сломила их даже великая сила искусства!
Тру посмотрел на Тро и наливающуюся у того на лбу здоровенную шишку.
— К королеве едут, — мрачно скривился Тро.
Братья посмотрели друг на друга долгим взглядом и хором произнесли:
— Суд!
Тру подобрал валяющуюся в траве бронзовую статуэтку и приложил ко лбу Тро:
— Мы успеем раньше.
В ТЁМНЫЙ ЛЕС
Петька развернул карту. Точка местоположения показывала, что поезд приближается к центру клетки Е4. Однако, пора на выход. Он вернулся в кабину и велел помощнику машиниста тормозить.
Минут через десять они выгрузились на каком-то глухом перегоне, бесхитростно отмеченном на карте как «Пустошь». Не то что бы здесь совсем ничего не было, но не было ничего примечательного. Сероватые поля, по которым время от времени ветер перекатывал шарики перекати-поля. Немного деревьев. И никого — то, что надо!
Крыски покинули тесные вагоны с превеликим облегчением. Слон тоже был рад, ибо мелькающий с огромной скоростью пейзаж изрядно его пугал. Эмоции балерины он как-то не научился угадывать, но расстроенной она не выглядела.
Поезд отошёл, медленно набирая ход. Из окон выглядывали рассевшиеся по своим местам пассажиры. Они явно сильно хотели высказаться, но всё ещё боялись.
Отсюда было совсем близко до границы с клеткой Е3, на которой начинался «Тёмный лес». Его даже отсюда было видно. Лес стоял сразу за полем сплошной стеной. И он реально был тёмный — как будто под его сенью царил вечный вечер.
Они перешли поле и остановились перед лесом. Петьке подумалось, что это ощущение вечера как-то намекает на то, что пора бы съесть чего-нибудь более существенное, чем морковку.
— Маша, скажи-ка: а есть здесь что-нибудь вроде постоялого двора или гостеприимного дома, где усталые путники вроде нас могли бы немного передохнуть?
Маша, казалось, колебалась.
— Есть здесь один дом, только Рыжий туда никогда не хотел сворачивать.
Она показала рукой. В лес уходила едва заметная тропинка, на соседней сосне был прибит полустёртый кривой указатель.
— И что это за место?
— Там Шалтай и Болтай живут.
— Шалтай-Болтай, ты хотела сказать? Гладкий такой, на яйцо похожий?
Балерина с сомнением нахмурила лобик:
— Ну… я не знаю… Может, по форме и похожи… Только их точно двое. Два брата. Они, наверное, старенькие, потому что сморщенные все…
Петька несколько секунд смотрел на балерину, осознавая…
— Так! Стоп! Ничего мне про это не говори, я даже слышать не хочу!
Он решительно схватил её за руку и бегом поволок в противоположную сторону. Зверинец поспешал следом.
Удалившись на достаточное расстояние, Петька объявил привал и извлёк из недр своего храна целую кучу всякой вкуснятины. Они сидели на полянке и ели, наслаждаясь покоем и отдыхом.
Слон первым насторожил уши. За ним поднялись Белянка с Голубкой. Все трое смотрели в одном направлении. Петька с балериной переглянулись — но тут звуки стали различимы и для них.
Вот так, — подумал Петька, — если в локации что прописано, так на кривой козе не объедешь. Нет, пел, конечно, мужчина. Но что-то ему подсказывало, что рядом с этим мужчиной, громыхающим железом, идёт та самая Алиса.
Стиль этого вокального изыска Петька определил бы как «песня жалостная». Звуки приближались, и скоро стало возможным разобрать слова.
