class="p1">Можно, конечно, махать тяжёлыми тренировочными мечами, но эффект сопротивления покрышки и высокий вес кувалды делают нагрузки более высокими и быстро повышают выносливость и силу тренирующихся.
Тренирующиеся братья-рыцари часами колотят тракторные покрышки, строго соблюдая время на подходы и отдых, что уже, за полгода подобных тренировок, качественно увеличило их выносливость и силу. Выразилось это в увеличении характеристики «Телосложение» на одну-две единицы. Это очень много, если учитывать затраченное время. Похоже, что они нашли оптимальное упражнение для быстрого приведения новобранцев к минимально необходимым уровням физических кондиций…
Иван тоже не пренебрегал тренировками, поэтому колотил покрышки кувалдой не реже, чем остальные, но у него прирост составил всего одну единицу «Телосложения».
— У Его Величества не бывает чего-то неважного, — поджал губу посланник.
Положение вещей в политике королевства франков таково, что это Ивану в пору вызывать к себе короля, потому что вся фактическая власть давно уже находится в его руках. Только вот в планы Ивана не входило становиться королём, поэтому он предпочитал, чтобы всё оставалось таким, каким было сейчас.
Он уже на вершине иерархии, аристократические дома считаются с ним, король с ним считается, купцы полностью на его стороне, а народ считает, что это господь наградил их Орденом тернового венца за все их страдания.
Состояние франкского общества можно назвать сбалансированным, потому что Орден не трогает аристократов, поддерживает купцов, почитает духовенство, а король… король остался не особо-то нужен. Живёт в своём Палас ду То, даёт приёмы, охотится на благородных оленей, наслаждается жизнью и правом с выгодой для себя решать дрязги между знатными домами.
— Я прибуду в течение полутора часов, — ответил Иван посланнику, вытирая пот со лба. — Нужно привести себя в порядок, ведь встреча не с заурядным купчишкой, а с самим королём…
Посланник лишь недовольно поморщился.
Кивнув братьям-рыцарям, вернувшимся к избиению покрышек, Точилин поднялся в личные покои, в которых служки уже приготовили ванну.
— Вань, у тебя встреча с теми купцами через полчаса, — сообщила ему Валентина. — Поэтому долго в ванне не залёживайся.
— Придётся перенести эту встречу, потому что меня вызывает к себе король, — покачал головой Точилин, забравшийся в ванну.
Вода была горячей, как он любит, а ещё в ней была пена — в прошлой жизни Иван такими вещами пренебрегал, но Эстрид напоролась на Земле на крупный склад с гигиенической продукцией, поэтому Иван выкупил часть награбленного по выгодной цене.
— Они говорят, что у них есть ценные сведения о личе, — Валентина встала с кровати и подошла к ванне. — Мы собираемся идти туда, вот я и подумала, что нужно бы нам…
— Зови их прямо сейчас, — решил Иван. — Мне где-то через час с лишним надо быть в королевском дворце, а там я задержусь неизвестно насколько. У них есть время сейчас или завтра после обеда.
— Хорошо, — кивнула Валентина и вышла из покоев.
Спустя минуты в покои вошла группа из пяти человек, предположительно, индусов. Кожа коричневая, глаза карие, черты лица как у индусов, одеты в робы и на головах их чалмы — скорее всего, это индусы.
— Чего вы хотите от меня? — поинтересовался Иван. — У меня мало времени.
— Мы хотим помочь, — ответил самый низкорослый и самый богато одетый из них. — К нам пришли сведения, что вы собираетесь избавить этот мир, хотя бы временно, от лича. У нас к нему есть некоторые претензии, детали которых вас мало интересуют, поэтому мои господа решили, что мы можем друг другу помочь.
Ивану же, напротив, было особо интересно, чем мёртвый Душной успел насолить этим индусам. Но видно, что делиться этот тип не будет.
— Как тебя звать? — спросил Точилин. — Меня ты, как я понимаю, уже знаешь.
— Зови меня Раджарамой, — ответил тот. — И я наслышан о том, сколько ты сделал для белого короля…
— Помощь — это всегда полезно, но я хочу знать, чем именно вы можете мне помочь, — произнёс Иван.
— Что, если я скажу тебе, что есть способ навсегда избавиться от лича? — спросил Раджарама.
/неизвестно где/
—… се-е-ердце поё-ё-ёт!!! Эти слова-а-а-а… О тебе, Москва-а-а-а… — донёсся до меня голос Муслима Магомаева.
Открываю глаза и вижу женщину в белом халате и с солнцезащитным козырьком на голове.
— Двадцать две копейки, — произнесла она с добродушной улыбкой.
— А-а-а, сейчас… — полез я в брючные карманы.
Но бумажник обнаружился во внутреннем нагрудном кармане пиджака — я никогда не носил не только портмоне в этом кармане, но ещё и никогда не носил пиджаков. Охренительно странно…
Деньги были, как минимум, странными. Две трёхрублёвки с Кремлём и гербом СССР, одна десятка с Лениным. Ха-ха, сразу вспоминается анекдот.
Владимир Ленин и Максим Горький стоят на Красной площади и целуются в обнимку. Ленин говорит: «Какой же ты Горький, когда ты сладкий?» А Горький отвечает: «Никакой ты не Ленин, ты мой!»
Написано, что это билет государственного банка СССР. Советские рубли, значит.
— Вы долго ещё будете? — чуть недовольно спросила мороженщица.
— Я сейчас, — заторопился я, открыв кармашек для монет.
Монеты тоже непривычные, года на них от 1961 до 1977. Выбираю четыре пятикопеечных и две однокопеечных монеты, после чего передаю их женщине.
Она передаёт мне мороженое на палочке и в фольге. Не люблю такое, то есть люблю, но это дорогое удовольствие для бедного студента…
Распаковываю мороженку и впиваюсь в это белое месиво, будто передо мной каким-то образом сгущённый альбедо. Оказалось очень вкусно, прямо против всего, что я ощущал за время всей своей нежизни.
Прикрыв глаза, наслаждаюсь этим невероятным ощущением, говорящим мне, будто бы я снова жив.
— Сынок! — позвал меня до боли знакомый голос.
Я уже почти забыл, какой у неё голос…
Оборачиваюсь. Вокруг тот же цветущий город, будто сошедший с плёнки советских фильмов. А ведь действительно, всё как в старых фильмах, просмотренных в далёком детстве. Как в непонятом мною «Москва слезам не верит», как в прекрасно понятом «Джентльмены удачи» и почти как в «Вам и не снилось».
Такие же машины, люди ходят в такой же одежде, атмосфера непринуждённой жизнерадостности, как-то даже не хочется думать о грустном. Но придётся.
«Лучше расслабься и получай удовольствие».
Тебя ещё, сука ты такая, здесь не хватало!
«Тут мама и папа, Лёша, просто наслаждайся незамутнённым счастьем».
Ах, ты теперь ещё и отвечаешь мне, а не попёздываешь скупыми фразами! Тварь, тебя долго не было, но поверь мне, я ни секунды не скучал! Что тебе нужно⁈
«Не мешай себе делать то, что тебе предначертано».
А вот хуй!
Картинка перед глазами пошла рябью. Так и чувствовал, что всё вокруг сплошной обман.
В моём подсознании нет ничего, что было бы жизнерадостнее и приятнее, чем картины из отличных фильмов времён СССР, которые мы любили смотреть всей третьей «семьёй». Третья «семья» — эта группа воспитанников детдома, а не моя настоящая семья, которую я даже толком не знал. С теми людьми я больше никогда не общался и это всё, что нужно знать об этом.
Блядь, даже глупо как-то. Самое приятное и жизнерадостное, что я видел, я видел с экрана телевизора…
«Ты сам потом будешь жалеть. В конце».
А это мы ещё посмотрим!
«Твой выбор».
/неизвестно где и неизвестно когда/
— Да-да-да!!! Ещё! Ещё! Ещё!
Рывком прихожу в сознание и вижу потную Карину, извивающуюся подо мной.
— Лёш… — прошептала она. — Не останавливайся.
По инерции продолжаю двигать тазом, но затем останавливаюсь.
— Какого хуя? — спросил я недоуменно.
— В смысле? — столь же недоуменно спросила Карина.
— Не помню, как здесь оказался и тем более не помню, как оказался прямо в… в тебе, — сообщил я ей. — Где я?
— У меня в квартире, — ответила насторожившаяся Карина.
— Я же был в Фивах, а квартира у тебя в Душанбе, — начал я соображать. — Какое сегодня число?
Вынимаю из неё член и сползаю вправо.
— Бли-и-ин, так хорошо же было… — недовольно протянула Карина.
— Мы ещё вернёмся к обсуждению этого вопроса, — пообещал я ей, слезая с кровати. — Какое сегодня число?
Бывшая староста, на моей памяти, 607 группы, взяла с прикроватного столика телефон и показала мне экран. Ёб твою мать, 29 августа!
— Ёб твою мать… — произнёс я.
— Ты не мог, она уже давно умерла, — ответила на это закурившая Карина. — Может, не будешь вести себя странно и закончишь то, что начал?
— Я не помню вообще ничего, что было после ночи с двадцать седьмого на двадцать восьмое мая… — сказал я ей. —
