– Почему?
– Кольца – одно из творений Маркуса. Они защищают владельца от магии. Я не смогла бы попасть в это тело, будь даже втрое сильнее.
Йен смотрел в глаза колдунье. Василисины глаза. И в них отражалась боль. Смятение. Будто в ней и правда жили два человека. Понимание этого сводило Грехобора с ума. Ильса же, видя его недоверие, вдруг тихо пропела:
В одном лице и узник и палач.
Он потеряет все, и потеряет дважды.
Сестра убьет сестру. Нарушит клятву муж.
И в тот момент, когда раздастся плач
Того, кто тоже потерял однажды, –
Колдунья породит дитя.
Но власть над ним получит только тот,
Кто пленником себя зовет.
Он вознесется надо всеми,
А порождениям конец придет…
Девушка замолчала на мгновение.
– Если Маркус даст мне упокоение, я оставлю твою жену.
– Упокоение? Откуда мне знать, что ты не лжешь?
– Правдивость моих слов ты можешь проверить прикосновением, – колдунья призывно улыбнулась. – Но нежно. И прекрати прожигать меня взглядом, я такая же жертва, как и ты.
Эти слова окончательно сломали выдержку мага. Коротким усилием воли он уничтожил заклинание неподвижности. Оно оборвалось легко, словно гнилая нитка, и вот уже мужчина повернулся к собеседнице, схватил за горло и вжал в холодную стену.
Серо-зеленые глаза расширились, в них промелькнула боль, и за миг до того, как Грехобор сжал пальцы, Василиса вцепилась обеими руками в его запястье и сдавленно просипела:
– Вытащи ее из меня.
Хватка ослабла. Но девушка не отпускала мужа.
– Йен… я… убила… там… кровь… – И она бессильно расплакалась.
Грехобор рывком притянул жену к себе, лихорадочно гладя по волосам, стараясь успокоить и не веря в то, что та, другая, ушла.
– Где она? – Он старался говорить мягко, но в голосе все равно слышался едва сдерживаемый гнев.
– Пока… ты… касаешься… – Василиса всхлипнула, – она… прячется. Не хочу… не хочу… больше.
– Заренка… пойдем отсюда.
Он легко подхватил жену на руки и вышел из опостылевшего узилища. Лиска тихо всхлипывала, но постепенно успокаивалась. Маг не знал дороги на поверхность, но уверенно шел вперед, полагаясь на свое чутье. Вскоре Василиса завозилась, пытаясь освободиться. Ничего не понимая, Йен поставил ее на ноги, не выпуская, впрочем, из объятий.
– Что ты?
– Я тяжелая.
– Нет.
– Скажи честно, – вдруг выпалила она, – раз Зария твоя нареченная… ты теперь меня бросишь?
А вид при этом имела такой, словно собиралась без промедления откусить ему голову, если он подтвердит правоту ее слов.
Йен смотрел на жену и боролся со смехом. Из всех нелепых вопросов этот был самым невообразимым. Мужчина прижался лбом ко лбу Василисы и покачал головой:
– Какая же ты… чудная.
– Я не чудная! Я… вот что прикажешь мне думать? У вас тут все не как у людей! Нет бы, как везде: женился, развелся или не развелся. А у вас – кольца, нареченные… И еще во мне сидит какая-то гадина, и если я не буду к тебе прикасаться, то она снова… А если я в туалет захочу? Что тогда делать? А если помыться надо? – Она гневно сквозь слезы несла эту околесицу, и Грехобор понял, что остановить бессвязные панические выкрики можно лишь одним известным ему способом.
Поэтому он наклонился и прижался к губам жены. Василиса судорожно всхлипнула и потянула мужа к себе, зарываясь пальцами в волосы.
– Я так тебя люблю… – жалобно прошептала она, на миг оторвавшись. – Я не хочу, чтобы из-за какого-то кольца…
Он снова дернул ее к себе и снова поцеловал, лишая возможности выдвигать какие-либо угрозы или обвинения.
– Заренка…
Рядом. Живая и невредимая…
Горечь и страх потери выплескивались через лихорадочные ласки. И было не важно, где они и что с ними станет, если их настигнут. Потребность быть растворенными друг в друге сводила с ума. Словно теплые волны растекались по телу от каждого движения, от каждого прикосновения. Йен что-то бессвязно шептал Василисе на ухо, перемежая слова поцелуями. Руки, забравшиеся под одежду, лихорадочно скользили по горячему телу. И казалось, холод подземелий отступил.
– Ты мой!
– Ты моя!
Никогда прежде восторг не был таким ярким и всепоглощающим.
– Заренка…
Она спрятала пылающее лицо на груди мужа и пыталась восстановить дыхание. Вот он. Здесь. С ней.
– Я соскучился… – виновато сказал Йен.
Василиса глухо ответила ему в плечо:
– Я тоже. Соскучься по мне еще раз…
И почувствовала, как широкие плечи дрогнули от смеха.
– Надо идти.
Сейчас он полагался на свой дар больше, чем когда-либо. И вот что странно: сила отзывалась легко, безошибочно указывая направление. Не было истощения, словно обращение к проклятому дару ничего не стоило магу.
Уже почти у выхода из подземелья, когда впереди замаячила неровная полоска света, льющегося сквозь кривую трещину в скале, что-то заставило мага насторожиться. Он замер. Темнота подземелья начала рассеиваться, и в полумраке стало видно, как измотана Василиса. У нее был осунувшийся и уставший вид. Заренка… Ну он-то ладно, а ей все это за что? В голове почему-то промелькнул разговор с Ильсой. Маг смотрел на жену. Он размышлял.
Не стоит рисковать. Ей будет больно. Глупо. Бессмысленно. Но все же он выпустил ладонь жены из своей руки. Непослушные губы разомкнулись и задали вопрос:
– Почему ты просишь упокоения?
Василиса замерла и посмотрела на мужа с тоской и страхом, а потом прикрыла глаза. А когда она вновь их распахнула, выражение ее лица изменилось, и взгляд стал тяжелым и темным. Колдунья смотрела на Грехобора оценивающе, с ехидным прищуром:
– Любопы-ы-ытный…
Он улыбнулся и выжидающе поднял брови. Ильса фыркнула, но все-таки ответила:
– Когда появляется колдун, первое, что он делает – покидает своих кровных родственников. Братьев, сестер, родителей, детей. Не из прихоти, хотя все думают именно так.
– А почему?
– На каждом человеке в этом мире, кто не родился магом, лежит заклятие крови – одна из ловушек Маркуса.
– Маркус защищает людей.
– Он заставляет страдать таких, как я! Сила может переходить членам семьи по крови. Умирает отец – сын становится колдуном, и так далее, пока не закончится род.
– То есть кузены, тети…
– Нет. Только близкие кровные родственники. Цепочка мала, но дает возможность жить. Морака…
– Морака… Это все объясняет, – хмыкнул маг.
– Не все, но многое. Первого мага создала Талис. А вот первый колдун – деяние Мораки. Она хитра и изворотлива…
– Наслышан.
– Талис вложила дар в тело человека, сделав того магом. Но вот беда, человек не мог подчинить себе эту стихийную силу. И она завладела им, уродуя и корежа. Мало того, когда маг умер, дар вырвался на свободу. И понесся по миру, как перекати-поле. Но вне человека, вне той, которая его создала, он обретал губительную силу. И везде, где появлялась эта сила, начинался мор. Богиня любви поиграла в магов, а потом бросила их на произвол судьбы. Морака же решила извлечь из этого пользу.
– Колдуны появились потому, что надо было противопоставить их магам?
Ильса усмехнулась, но ничего не сказала.
– И тогда Маркус сотворил заклятие, которое заставляло человека забыть предыдущую жизнь. Ставший колдуном не помнит, что у него есть родственники, и не знает, кто они. А значит, дару не в кого переместиться в случае смерти колдуна. И сила умирает вместе со своим сосудом.
– Это справедливо, – сказал маг. – От таких, как ты, и без того слишком много вреда.
Колдунья вскинула на него гневный взгляд:
– А ты не думал, что мы не выбирали свою судьбу?
– Мы тоже. Но вы убиваете людей. А значит, сами не заслуживаете жить…
– Дурак! Как думаешь, что я такое? Некая божественная благодать? Нет! Я душа! Человеческая душа. Знаешь, откуда берется проклятый дар? Это сила человеческой души. Талис убила неугодного ей человека и перетащила его душу в другое тело. Вот он – твой дар! Я была человеком! Давно! Сотни лет назад. И я помню себя, свою жизнь, помню, как умерла, а потом стала… этим. Во мне десятки сущностей, память каждого из моих сосудов… От этого можно сойти с ума. Хочешь знать, кем я была? Что молчишь? Женщиной. Счастливой женщиной. У меня был муж. И нам было очень хорошо вместе. А потом пришла Талис и отняла все!
Йен замер, глядя в искаженное страданием и горем лицо Василисы.
– Ты говоришь, что дар умирает вместе с сосудом, в который заключен, ведь Маркус не позволяет вам помнить родственников. Тогда как ты сохранила память и смогла выжить? – спросил он.
Ильса закрыла глаза, и из-под ресниц выкатились две тяжелые слезы:
– Потому что он не дал мне умереть.
И, не желая больше ничего объяснять, колдунья отвернулась от мага и стремительно направилась к расселине, в которую лился яркий дневной свет. Выйдя из темноты подземелья, Грехобор на миг ослеп, однако глаза быстро привыкли к свету, и мужчина с удивлением увидел на тропе повозку с запряженной в нее сивой лошадкой, мирно пощипывающей травку. На козлах сидел старик и смотрел на колдунью. А Ильса глядела на него. И в ее взгляде было столько боли, что Йену впервые стало по-настоящему жалко ту, которая называла себя чужой душой.
