Александр Чернобровкин - Журнал «Приключения, Фантастика» 6 92

Я сидел у окна в баре отеля «Альтаир», рассматривал с высоты двадцатого этажа приземистое серебристое, сверху похожее на гриб-дождевик казино «Черная дыра» и соображал. где раздобыть денег, чтобы ограбить это богопротивное заведение. Не хватало мне круглым счетом тридцать тысяч. Сумма плевая, в хорошие времена я за вечер и больше просаживал в рулетку, по сейчас, когда небесный крупье все настойчивее повторял: «Делайте ставки, господа! Вас ждет крупный выигрыш!», мне как раз и нечего было поставить. Скажу больше ~ не было даже желания заработать их честным путем. Я фаталист. Если судьбе угодно, чтобы я ограбил казино, она позаботится о деньгах на эту операцию. А пока упругая пластинка кредитной карточки вертелась между большим и указательным пальцами и ударялась то маленькой, то большой гранью по матовой поверхности столика, и на молочно-белом экране вздрагивали серые тени от трехзначной цифры — остаток пособия, полученного при выходе па свободу. Я постучал пластинкой по стакану с ахлуа — крепким напитком, чем-то средним между чистым спиртом и реактивным топливом, а поэтому хорошо прочищающим мозги. Кусочек льда, плавающий почти у донышка стакана, крохотным бесцветным островком отделился от стенки и плавно поплыл к противоположной. Звон стакана привлек внимание зевающей от скуки проститутки, сидевшей у стойки, и бармена — вышколенного типа с квадратной головой на тонкой шее, похожей на монитор на шарнире. Проститутка зазывно улыбнулась, бармен повернул монитор в мою сторону. Я показал два пальца и вставил кредитную карточку в прорезь в центре стола. Через секунду карточка, оплатив заказ, выплюнулась из прорези, а через минуту, пока я допивал ахлуа и совал пустой стакан в широкую трубу ножки стола, официант принес два полных стакана. Вообще-то, убирать грязную посуду — обязанность официанта, но таким способом я заметал следы. А вели они к фаготексу по прозвищу Тук. Он висел на стене рядом со столиком и напоминал огромный темнокоричневый плевок табачной жвачки. Восьмиугольные пластинки на его теле сочленились, образовав панцирь, что обозначало полное отстранение Тука от мирских забот: вы — сами по себе, я сам по себе. Зоологи до сих пор не знают, к какому классу животных отнести фаготексов. Фаготексы едят как органику, так и неорганику; передвигаются всеми известными в животном мире способами, причем количество и форма конечностей зависит от потребности или прихоти, потому что очень любят передразнивать: пообщавшись со мной, Тук начал ходить на двух ногах, увидев собаку, перешел на четыре лапы, теперь боюсь его встречи с сороконожкой; они выживают при температурах от минус ста до плюс ста; могут впадать в спячку на несколько месяцев и столько же не спать; а также брызгать ядовитой слюной, кусаться, душить, лягаться и даже драться как человек, используя вместо кулаков пластинки; размер тела фаготекса — величина довольно переменчивая, он за несколько минут может увеличиться в несколько раз, съев что-нибудь или выпив, или вдохнув воздух, а может и резко уменьшиться, но лучше при этом не присутствовать; единственное, что у них постоянное — это количество костяных пластин на теле, но и они могут либо сочлениться, либо расползтись по всему телу на одинаковое или неодинаковое расстояние друг от друга, либо собраться в горку в какойто одной части. Я бы сказал — в передней или задней, но у фаготекса такого понятия нет. Голова у него там, где нужна в данный момент. Что он сейчас и продемонстрирует. Я опустил один из стаканов под стол. Тук сразу же высунул из-под панциря лапу, она скользнула почти по полу к столу, под ним изогнулась под прямым углом, добралась до стакана. В следующее мгновение ахлуа вместе со стаканом исчезло в лапе, а лапа — под панцирем. Стакан пойдет на закуску, а официант пусть думает, что я помогаю ему убирать посуду. Впрочем, фаготекс ест не все подряд. Я немного отклонился вбок, и в отверствие для грязной посуды полетел из-под панциря кусочек льда. Тук не любит слишком холодные блюда, он у нас теплолюбивый. На этой слабости фаготекса я и сыграл, приручая его. Первый срок, два года, я отбывал в системе Оукон. прозванной в преступном мире «Семиярусной каруселью». В этой системе семь планет, первая из которых обращается вокруг солнца за год, вторая — за два и так далее. Условия жизни на всех планетах невыносимые, днем испепеляющая жара, ночью жуткий холод, и без скафандра можно гулять лишь несколько минут в начале и конце дня. Так как заключенным скафандр не полагается, то и сидишь в модуле от утренней прогулки до вечерней, и самым ужасным для тебя становится пропустить очередную. Модули находятся на порядочном расстоянии друг от друга, связь только со спутником-надзирателем, и более надежную и труднопереносимую камеру-одиночку вряд ли придумаешь. Срок я отбывал на «втором ярусе», родине фаготексов. Перед высадкой на планету меня проинструктировали, что фаготексы никогда не нападают, только защищаются, и дрессировке не поддаются. От нечего делать я решил проверить достоверность последнего утверждения и притащил в модуль самого, как я думал, маленького фаготекса. Представьте мое удивление, когда я, проснувшись утром, увидел, что почти вся комната занята «малышом», доедающим стул. Из мебели в модуле осталась лишь кровать, на которой я спал. Хорошо, что приближалось время утренней прогулки, и морозец уже слабел. Так — градусов десять-пятнадцать ниже пуля. Я выпрыгнул в пижаме в окно, обежал вокруг модуля, раня босые ноги об схваченную стужей землю, открыл входную дверь, вернулся к окну и, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, орал в него все известные мне ругательства, пока фаготекс не выпустил в сторону окна половину сожранного и не протиснулся в дверь. Отплевавшись и отмывшись, я решил отомстить грабителю. Он сидел метрах в ста от модуля, сочленив пластинки, отчего напоминал половинку грецкого ореха, и с тихим скрежетом переваривал мою мебель. Сейчас ты у меня поскрежечешь, подумал я и метнул в панцирь увесистую каменюку. Она абсолютно не помешала пищеварению. Я еще больше разозлился и решил испытать фаготекса огнем. Плазменной зажигалкой я погрел швы, затем сами пластинки. Безрезультатно. И тут меня угораздило поднести огненную дугу к шипу — восьмигранному наросту в центре пластинки. Скрежет под панцирем затих. Сейчас фаготекс или двинет меня одной из пластин, или убежит. Меня больше устраивало второе. Не случилось ни того, ни другого. Я убрал зажигалку. Опять заскрежетало. Поднес — затихло. Набаловавшись и позабыв обиду, я пошел в модуль. Фаготекс заковылял следом. На двух ногах. Бывают такие стометровки, которые переживаешь потом сотни раз, и отмахиваешь в памяти сто километров, пока чувство страха не притрется и не потускнеет. Я слышал раздававшиеся за спиной шаги «тук! тук!» и приказывал себе: только не вздумай бежать! Почему-то мне взбрело в голову, что фаготексы, подобно хищникам, инстинктивно набрасываются на убегающего. Не хватало, чтобы этот урод сожрал меня как стул. Я таки добрался до модуля, закрыл за собой дверь и, за неимением стула, опустился на пол. Вот так отомстил!.. Выйдя на вечернюю прогулку, я снова увидел фаготекса. Он висел на освещенной солнцем стене модуля. Можно было бы отменить прогулку, но отказываться от удовольствий — не в моих правилах. И страх — это ведь тоже удовольствие. Для избранных. И уж в любом случае лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Поэтому я медленно пошел по бурой выжженной земле в сторону холмов — обычный маршрут прогулки. Дойти до ближайшего холма, выкурить на его вершине сигарету и вернуться в модуль — на это уходит столько времени, сколько помещается между невыносимыми жарой и холодом. Странная планета. Жизненный цикл растений на ней длится сутки. Утром, когда земля отогревается и покрывается чем-то вроде росы, появляются зеленые тонкие круглые стебельки. Они стремительно высовываются из бурой грязи, на кончике стебля набрякает похожий на каплю бутон. С наступлением жары бутон клонится к земле и лопается, разбрасывая семена. К вечеру стебли уже лежат на земле, переплетясь между собой и прикрыв семена. Ночной холод превращает их в труху, которая идет на удобрения для следующего поколения. И в пищу фаготексам. Я взошел на вершину холма, остановился. Фаготекс замер рядом. Если он до сих пор не сожрал меня, значит уже не тронет. Поэтому я позволил себе закурить сигарету и немного поиздеваться над новым приятелем — выпустил в него струю дыма. Откуда-то из середины фаготекса высунулась тонкая лапа и заколыхалась в струе, как шелковая ленточка, а затем приблизилась почти вплотную к сигарете/Не долго думая, я сунул в лапу зажженым кончиком. Сигарета исчезла в лапе, вынырнула зажженным концом наружу. Видно было, как через нее втягивается воздух. Затяжка была короткой и мощной, через пару секунд от сигареты остался красный стерженек, быстро покрывающийся пеплом. Стерженек, так и не успев превратиться в пепел, исчез в лапе, а лапа всунулась в раздувшееся раза в полтора тело, в глубине которого раздалось тихое, довольное урчание. Я закурил вторую сигарету. История повторилась. То же было и с третьей. Двадцатую я решил выкурить сам, а взамен погрел зажигалкой шип. Это удовольствие больше нравилось фаготексу. Он уже не требовал сигарету, а вертел шип на огне, поворачивая по часовой стрелке, чтобы досталось всем граням, причем, вопреки моему ожиданию, лапа не скручивалась жгутом, оставалась гладкой. Назад я возвращался бегом и, проклиная фаготекса, представлял в какую аккуратную сосульку превращусь, если не успею добраться до модуля. Фаготекс бежал следом и помогал мне подниматься, когда я падал. Пластмассовая ручка двери модуля обожгла мне руку, прилипнув лейкопластырем к коже, и если бы не помощь фаготекса, втолкнувшего меня в помещение и закрывшего дверь, так бы я и стал вечным жителем системы Оукон. Но я спасся и обрел друга. Я выходил на прогулку, щелкая зажигалкой или звал «Тук!», и сразу же появлялся фаготекс. Иногда он прибегал на двух лапах, иногда приползал, похожий на увешанную костяными бляшками змею, иногда вылазил из-под земли, а иногда планировал с неба, похожий на обоюдовыпуклую коричневую линзу. Я так и не нашел у него ничего напоминающего глаза, нос и уши, но слышал, видел и чуял фаготекс поразительно. Видимо, раньше флора и фауна на планете были более разнообразными, потом климат резко изменился, поразительные способности помогли фаготексам выжить. Мы с фаготексом, получившем имя Тук, выработали систему сигналов, я обучил его многому, в частности, не жрать все подряд и внимательнно слушать мои разглагольствования на житейские темы, в результате чего у меня появился отличный товарищ по камере. И когда по окончанию срока я садился в корабль, Тук полез следом, несмотря на сопротивление надзирателей. Пришлось им уступить, потому что фаготекс грозно заурчал и все пластинки собрались в той части тела, что была обращена к людям. А я стал знаменитостью — первым человеком, приручившем фаготекса, и за это на следующем суде получил вместо третьего яруса «Карусели» второй. В картотеке космопола я числюсь «кинслером» — своеобразной элитой преступного мира. Название это дано в честь крупной птицы с планеты Июка. Кинслер живет высоко в горах, добычу ищет, паря под самыми облаками, а выбрав крупного хищника, пикирует на него, поражая большим острым клювом в место соединения черепа с шейными позвонками. Питается исключительно мозгом. Я тоже граблю только хищников, за дела меньше стотысячных не берусь, так же как и за те, где не надо шевелить мозгами, потому что меня интересуют не столько деньги, сколько трудность задачи и риск. Любовь к последнему у меня, наверное, врожденная. Родители зачали меня на планете Дегиз во время ее освоения. Там и сейчас не сахар, платят тройное жалованье, а тогда… Поэтому с детства я любил не сладости, а опасности, и даже младенцем засыпал только после того, как меня испугают или, хотя бы накричат. У меня есть собственная теория на этот счет. Видимо, организм мой еще в утробе матери приучился вырабатывать тельца, пожирающие адреналин и настолько втянулся в это дело, что теперь без адреналина, то есть, без страха, жить не может. Большую часть детства я провел в больнице — результат неудачных погонь за страхом. Домашний врач, заштопав меня после очередной авантюры, накаркал: