Я откинулся на спинку кресла и оглянулся. Жизнь удалась. В отделе царила скука. Индианка Дженни раскладывала пасьянс. Хосе негромко переругивался с Дэном, глядя через плечо в его дисплей и отчаянно жестикулируя по своей испанской привычке. Я потянулся и глянул на иконку интерпретатора – обсчет массива едва перевалил за одиннадцать процентов, значит, еще часа два можно заниматься чем угодно. Прежде чем запустить трек снова, я проверил почту. И на тебе: пришло письмо от Пашки. Брат сухо писал, что ему снова отказали в американской визе. Это было мерзко. И главное –сделать я уже ничего не мог. Вздохнув, я поправил наушники и запустил трек.
На этот раз наваждение рассеялось. Сперва показалось, что перкуссия вступает чуть раньше, а ведущий барабан, напротив, опоздал. Это огорчало, но было поправимо: пара щелчков по клавишам, позже, когда доиграет. К середине огорчила скрипка – теперь она казалась искусственной. Она и была искусственной, кто ж спорит. Стандартная скрипка из набора инструментов. Но минуту назад казалась нормальной, а сейчас почему-то резала ухо. Это тоже было поправимо – скрипок в наборах трекера имелось предостаточно, а можно было скачать еще миллион. Но теперь я вслушался в тему – ту самую великолепную тему, которую придумал в прошлый четверг, когда стоял в пробке. Тему, которую насвистывал всю неделю, боясь сесть и записать, ждал настроения – вдруг окажется неудачный день, мелодия не разложится по инструментам, не зазвучит, безнадежно сломается в каких-то высших материях, а потом будет поздно – наваждение испарится, и мелодию уже не оживить, сколько ни мучай трекер. Такое у меня уже бывало. Вот и сейчас наваждение кончилось разом – ничего волшебного в теме уже не слышалось. Проклятая скрипка. Опять Дастин Бродяга скажет…
Разом вспомнились слова Дастина из форума эмбиент. «Твоя проблема, Энди, – желчно писал Дастин, – в том, что ты ограничен. Посмотри на свои куцые ритмы – это бульвар, куплеты для пьяной француженки, партия свирели. С таким подходом ты вообще не имеешь права считать себя начинающим композитором. Ты мыслишь одномерно – одной темой одного инструмента. А настоящая сложная музыка – всегда оркестр».
Дастин Бродяга считался в композиторском форуме гуру и был обидно прав. Но согласиться с ним я тоже не мог. «Оркестр оркестром, – возражал я Дастину, – но ведь любое произведение строится на главной теме, а все остальное – вариации. И запоминается в музыке всегда главная тема. И если нет ее, никакой оркестр не спасет. И, возвращаясь с концерта, ты ведь насвистываешь мелодию, а не навороты оркестра». На что Дастин неизменно отвечал, что в этом и проблема: я, дескать, в силу своего примитивного развития способен чувствовать музыку лишь после того, как выдеру партию ведущего инструмента и устрою свист на прогулке.
Такие споры у нас шли каждый вечер, и, черт побери, аргументов против Дастина у меня не оставалось: образование математика подсказывало, что многомерное всегда богаче, чем свернутое по ряду измерений. Хотя ту музыку, которую писал сам Дастин, слушать было невозможно – шум и какофония. Впрочем, Дастин и его подпевалы считали иначе. Тоже мне композитор Шнитке без образования, великое светило мелкого форума, четыреста скачивании в год. А у меня – триста, невелика разница…
Я понял, что опять злюсь на Дастина, хотя злиться следовало на себя. Следующие два часа я пытался добавлять инструменты, перекладывать партии, строить бесконечные вариации и даже пустил фоном совсем другую мелодию – из своих ранних. Но вышла, как всегда, какофония.
Обсчет массива давно закончился, синяя лямбда хаскеля мигала в углу дисплея, наверно, час, прежде чем попалась мне на глаза. Выходит, час занимался посторонними делами. Именно тут мне в голову пришла совершенно безумная идея – перегнать массив замеров в аудиотрек.
Зачем? Что я рассчитывал услышать, кроме белого шума с нормальным распределением и скрежета нашего дурацкого веретена? Разве что похвастаться на форуме, что использовал для аранжировки не сэмплы из саунд-библиотек, а звуки космоса, полученные с орбитальной станции NASA, которая второй год висит над головой в пустоте и пытается измерить так называемый реликтовый гравитационный фон Вселенной, в существование которого верит только наш горе-профессор Авербан Каще. Но зато ему всегда верит Конгресс США, потому что Каще – единственный в мире темнокожий физик-теоретик, чьи родители когда-то сбежали из Сомали по католической линии. А еще он каждую пятницу играет в баскетбол с самим президентом США. Несмотря на возраст. Но в результате над головами налогоплательщиков второй год висит ванна, огромная вольфрамовая цистерна с водой высшей очистки, которую стоило абсолютно диких денег выбросить на орбиту и там под диким давлением разогреть до немыслимой температуры. Чтобы эта ванна фиксировала черепковское излучение. А она фиксирует только тишину и лишь месяц назад – веретено, которое, скорее всего, банальная помеха от какой-нибудь бортовой электроники, хотя обсчет не сходится, как ни крути…
Перегнать веретено в аудиотрек оказалось сложнее, чем думалось, – понадобилось сочинить программку на хаскеле (извините, Хосе, извините, Дженни, настоящий русский математик работает только на хаскеле). Я так увлекся, что даже не пошел на обед. Наконец веретено замеров превратилось в привычную лохматую гусеницу на экране трекера, но включить звук я не успел – на плечо легла тяжелая рука. Ну очень тяжелая – можно было даже не оборачиваться. Откуда он здесь? И как подкрался?
– Мистер Лохенко, – пробасил Авербан Каще, как обычно безбожно коверкая фамилию. – У вас все о'кей? Или опять сочиняете песенки на работе?
– Это данные, мистер Каще, – честно сообщил я. – Наш массив.
– Хорошее объяснение, мистер Лохенко, – холодно и с расстановкой произнес Каще. – Вы сейчас объяснили, что считаете меня идиотом. И это, увы, не первый раз. Однако я в курсе, как выглядит музыкальный редактор.
– Мистер Каще, я действительно загнал наше веретено в музыкальный редактор.
– Цель?
Я задумался.
– Любопытство, – нашлось наконец нужное слово.
– Разрешите и мне полюбопытствовать? – Каще содрал с моей головы наушники и нацепил на свой выбритый череп. При этом ему пришлось согнуться почти пополам, чтобы не порвать шнур. – Включите! – попросил Каще.
Ничего не оставалось, как нажать пуск. Дженни, Хосе и Дэн смотрели с сочувствием. Каще слушал недолго.
– МЕДЛЕННЕЙ В ПОЛТОРА РАЗА И СНАЧАЛА! – прорычал он, как любой человек, забывший, что он в наушниках.
Это было странно. Я сменил скорость и запустил снова. Прошло несколько томительных минут, из наушников долетали шорохи, но что именно там слышит Каще, было не разобрать. Выбритый череп потемнел еще больше.
