– Не понимаю. – Я покачал головой. – К чему это все?
– Ну вы же физик-математик! – взорвался Каще, раскинув в стороны свои длиннющие руки. – Включите мозг! Станция! Орбитальная станция, где работает нейтринный резонатор! Три телеканала! Вы разве не знаете, какие каналы транслирует станция?
– Каналы? – изумленно переспросил я. – Какие каналы?
Авербан Каще сразу успокоился.
– Я думал, это не секрет, – вздохнул он с горечью. – Вы никогда не задумывались, почему данные поступают только два часа в сутки? Потому что некоторые любители сэкономить запихали на мою станцию еще кучу военных камер и огромный ретранслятор, который гоняет три телеканала. Точнее четыре: спортивных два, еще один – природа и один – культура. А нам оставили только два часа тишины. Вот они их и ловят, эти каналы, наши 18-мерные братья по разуму!
– А что, – растерянно спросил я, – им нужна для этого станция, они не могут ловить каналы нигде больше?
– Как видим, не могут! – воскликнул Каще, глаза его горели. – Там же в вакууме в полной изоляции вечно разогретый нейтринный резонатор! И на нем же сидит мощнейший передатчик телеканалов двадцать два часа в сутки! И два часа в сутки – наш тончайший приемник нейтрино. Логично предположить, что это единственный способ обменяться информацией между мирами, единственная точка соприкосновения. По крайней мере так следует из их письма. У вас есть другая гипотеза, Энди?
– Нет… – Я задумался, пытаясь понять, шутит Каще или всерьез верит, что с нами связался 18-мерный разум. – Но что ж тогда выходит? Что существует другой разум? Что он несоизмеримо мощнее нашего, они сумели запеленговать наши сигналы, догадались, как расшифровать их, изучили наш английский, чтобы кое-как выражать свои мысли, и наконец, построили систему, которая смогла передать нам сообщение из их мира – причем на совсем ином принципе, чем передатчик телеканала. Это действительно надо иметь потрясающе мощный разум!
– 18-мерный, – напомнил Каще. – Но ничего потрясающего я не вижу.
– Но выучить наш язык!
– Двухлетний ребенок это делает играя.
– Но 18-мерное пространство… Они имеют полное право критиковать нас.
– Вы полагаете? – Каще насмешливо заглянул мне в лицо. – Высший разум пришел объяснить нам, какая мы грязь?
Я пожал плечами. Каще принялся расхаживать по кабинету.
– Вот представьте себе, Энди, что вы вернулись в Россию… – начал он, но остановился и задумался. – Нет, неудачный пример. Представьте меня: допустим, меня пригласили читать лекции в Сомали. Вы можете представить себе ситуацию, что я на этой лекции буду втолковывать соотечественникам, что они малограмотное ничтожество в чудовищ но отсталой стране, а я великий физик с мировым именем?
– Нет. Совсем нет.
– А ситуацию, когда ко мне подбегут соотечественники и начнут кричать, что я зазнавшаяся грязь, бездарность, позор великой страны Сомали, ходячее невежество, дремучий некультурный ублюдок, рожденный сомалийской шлюхой и согрешившим миссионером?
– Ну… – опешил я. – Это больше похоже на правду.
– Вот именно, – задумчиво сказал Авербан Каще. – Вот именно.
– Тогда, может, там какой-нибудь 18-мерный ребенок играется? – предположил я. – Или отморозок типа наших радиолюбителей? Не могут же политики столь развитой цивилизации делать такие глупые заявления?
Авербан Каще грустно усмехнулся.
– Вы слишком хорошего мнения о политиках, Энди, – сказал он с расстановкой. – Слишком хорошего.
Мы помолчали. Каще глянул на часы.
– Пора, – кивнул он. – И… простите, Энди, что на вас накричал сегодня. Вы прекрасный математик, и я горжусь, что вы в моей команде. И ваше музыкальное хобби лишь подтверждает вашу разносторонность. Никого не слушайте, пишите музыку, если это помогает работе. Если что-то вам мешает или какая-то проблема – не стесняйтесь, обращайтесь.
Я кивнул. А потом понял, что другого случая не будет, набрался смелости и выпалил:
– Я очень люблю младшего брата. А ему не дают гостевую визу.
Каще кивнул, словно ему и впрямь были известны такие подробности моей биографии. Впрочем, почему бы нет?
– Если не ошибаюсь, ваш брат – спггнпа!? – спросил он.
– Это неправда! – горячо возразил я. – Он программист! Он талантливей, чем я!
– Хакер, – уточнил Каще.
– Он не был виноват. – Я опустил взгляд. – Он ничего не украл, его подставили. Нужно было кого-то посадить. Это было давно. И что, если человек отсидел год в колонии, он уже не человек?
– Хорошо, я понял, – кивнул Каще, распахивая наладонник и что-то помечая стилусом. – Но обещать ничего не могу.
Из стеклянного закутка толпой валил народ с колясками и чемоданами. Пашка появился последним. Вышедшая с ним пожилая негритянка в полицейской форме остановилась в отдалении и придирчиво наблюдала, как мы обнимаемся и хлопаем друг друга по плечам. За то время, что мы не виделись, Пашка потолстел, поставил все передние зубы, обзавелся золотыми очочками и стал еще более улыбчив. Когда мы выезжали с парковки, раздался звонок.
– Энди, вы где? – раздраженно произнес Каще.
– В аэропорту, брата встретил. Я же взял выходной сегодня.
– Через сколько сможете быть у меня в кабинете?
– Ну… – Я задумался. – Мне надо сначала завезти брата домой…
– Не надо нигде задерживаться! – раздраженно перебил Каще. – Я выпишу пропуск, брат пройдет с вами.
– Случилось что-то? – насторожился я.
– Случилось, – сухо ответил Каще. – Пришло второе веретено.
Секретарша осторожно провела нас в кабинет, где сидели семеро человек. Одного я знал – это был начальник безопасности. Мы с Пашкой тихо сели. Каще ничего не заметил – он читал текст с наладонника. Мы услышали только концовку:
»…такого ничтожества. И если вы, трехмерная грязь, еще раз посмеете громко булькнуть, будто вы тут цари Вселенной и обладатели разума, мы вас просто сотрем вместе с вашим плоским мирком. Ясно?»
Наступила тишина.
– Мое мнение: пора докладывать президенту, – произнесначальник безопасности.
Да? – нервно обернулся Каще. – А если завтра выяснится, что это чья-то дурацкая шутка, как мы будем выглядеть перед президентом и Конгрессом? Все мы, весь наш центр со всей нашей… – Он запнулся, но все-таки закончил: – Вольфрамовой ванной. Она и так уже всем там…
Каще замолчал, нервно массируя бритую голову длинными черными пальцами. Снова наступила тишина.
– У кого есть идеи? – глухо спросил Каще. – Что думает Лощиненко, он здесь?
Каще поднял взгляд, обвел глазами присутствующих, на миг остановился на мне, но в следующее мгновение уставился на Пашку. Брови его удивленно поползли вверх.
