Бесстрастный кибернетический голос где-то под потолком чуть гнусаво произнес: "Сейчас 11 часов утра. В 12-00, ровно через час, вы станете Совершеннолетней. Надеемся, что вы перенесете необходимое испытание с мужеством и достоинством. Желаем вам удачи". И сразу же добавил уже другим, щелкающим, почти издевательским тембром: "Время пошло!" Я обернулась и увидела на дверной панели вспыхнувшие кроваво-красные огромные цифры "11-01".
То, что дальше происходило в течение этого кошмарного часа, нет смысла ни описывать, ни вообще вспоминать в подробностях. Я выла, визжала, хрипела, каталась по полу, лезла на стенки, извивалась и корчилась, как разрубленный червяк; бессчетное число раз, срывая голос, заходилась в отчаянном крике, моля о помощи... Трижды наступала полная отключка, но отдых (если так можно выразиться) длился не более пяти секунд, после чего адская боль начинала меня терзать с новой силой. Опасаясь за свои способности и стремясь хоть немного избавиться от присутствия в голове раскаленной ложки, перемешивающей мои мозги, я намертво "закрывалась", как при самой лютой пси-атаке, но добивалась лишь того, что ложка перемещалась куда-то книзу и начинала ворошить мои потроха. Но все это были еще бледненькие цветочки, а красненькие ягодки пошли, когда... Тю на тебя, Эльза, ты и впрямь неисправима! Если это не подробности, тогда что же?
Все кончилось, как и было обещано, ровно в полдень. С торжественными каркающими интонациями потолок сообщил: "Поздравляем вас с обретением Совершеннолетия и Полноценного Гражданства "Союза-Содружества Звездных Систем" нашей Галактики! Вместе с тем вы официально считаетесь предупрежденными о том, какого рода наказанию подвергнетесь в случае серьезного нарушения Уголовного Кодекса. Надеемся, что этого никогда не произойдет, и желаем вам счастливой и долгой жизни". После чего наступила оглушительная тишина.
Не знаю, возможно, правила хорошего тона требовали, чтобы я немедленно перестала давиться слюной, вытерла кровь и сопли и прочувственно за все поблагодарила, но не было даже сил попросить, чтобы меня как можно скорее пристрелили, чего хотелось больше всего. Или просто закрыть глаза и тихо скончаться... Но затем подспудно стала подкрадываться типичная, как я потом узнала, мысль: "А вдруг ЭТО начнется снова?!" Последовало постепенное возвращение к жизни: я смогла выползти из камеры и кое-как одеться. Три метра на карачках и несколько не слишком сложных движений руками, ногами и корпусом: на все-про-все сорок минут.
Дома, когда действие пыточных препаратов окончательно закончилось, я подверглась вполне естественной релаксации, превратившись в живой труп, и в таком состоянии была доставлена в специальный реабилитационный Центр. Со мною возились не больше чем другими: заверили, что я в полнейшем порядке и здорова, как слониха-трехлетка, после чего снова вкололи какойто дряни, засунули в одноместную палату-ячейку и оставили там мумифицироваться. Рвавшемуся ко мне брату доходчиво объяснили, что про-це-ду-ра проверена веками и что никаких причин для беспокойства не имеется, однако пропустили. Ромка не отходил от моего бренного тела до тех пор, пока оно не вздумало, наконец, слабо пошевелиться, приподнять пудовые ресницы и почти внятно произнести первые три слова после обретения долгожданного Совершеннолетия. Позже Ромочка с невероятным ехидством сообщил, что в Институте явно перестарались и, минуя стадию нежного девичества, сразу снабдили меня повадками зрелой женщины. Во всяком случае, между частицей "ни" и местоимением "себе" я вставила такое существительное в родительном падеже, которое старшекласснице знать, может, и следует, но произносить вслух все-таки не стоит, тем более, при мальчиках. Насладившись моим смущением, он пошел лезть с естественными расспросами типа что, мол, и как. Я совершенно искренне хотела все рассказать и как-то подготовить - ведь спустя четыре года ему предстояло пройти то же самое! - но вдруг поняла, что просто не нахожу не только подходящих, но и вообще хоть каких-то слов! Брат терпеливо ждал и уже начал было надувать губы в обиде, когда я, неожиданно для себя самой, разревелась во весь голос. Как оказалось, это было лучшим и исчерпывающим объяснением. Правда, помочь оно ничем не могло - к шестидесяти таким минутам бесполезно готовиться.
Тем более представляло интерес то подозрительное упорство, с которым Эрик Шедуэлл дразнил правоохранительную систему, хотя, как говорится между нами, девочками, возбуждать карательные органы куда менее приятно, нежели интимные...
Ну хорошо, теперь обратим внимание на дамочек. Итак, скупая Злата Йоркова с поразительно невзрачной внешностью... Вспоминается по фото только крашеные желтенькие кудряшки на круглой головке-тыковке и коротенькая шея при общей плотной, как чемодан, фигуре. Физиономистка я, конечно, никудышняя, но почти уверена, что у этой деляги не выпросишь ни снега зимой, ни песка летом в пустыне. Ей 32 года, анкета, в принципе, не подпорчена, и трудно сказать, какими в действительности космическими ветрами ее сюда занесло. Нельзя исключить и самую обыкновенную прозу способности не ахти какие, а потребности немалые, но мещанские. Что ж, встречаются и такие люди - туповатые, однако терпеливые и упорные, накапливающие свое состояние буквально по одному энергетическому заряду и не брезгующие никакой подработкой. Мелочно расчетливые и эгоистичные во всем. Без эмоций. Без сантиментов. Без души.
Выходит, что передо мною либо ярко выраженный жлоб женского пола, либо, либо... но ничего компрометирующего на нее пока не обнаружено. Не знаю: "увы и ах" или "к счастью".
Подобный же вывод напрашивается и при знакомстве с тридцатипятилетней законной половиной г-на Шедуэлла. Похоже, та решила, что настало время позаботиться о себе самой, коли замужество сложилось не особенно весело. Итак, она упорно трудится в станционной лаборатории и, похоже, мечтает высокооплачиваемо работать на оборонную промышленность. А ведь тут рукой подать до грифа "Совершенно секретно"! За людьми, самозабвенно корпящими над проблемами дестабилизирующей волновой физики, обычно хорошо присматривают, а тут поди ж ты... Высвечиваются в ультрамарине очередные варианты: согласно первому из них изыскания г-жи Шедуэлл в этой области ничего интересного не обещают, и все дело в непомерно раздутом ее самомнении, а во втором случае... Что ж, мне опять представляется бесконтрольная возможность фантазировать, сколько угодно. Нет данных, нет улик.
Зато внешность бодрствующей 22 часа в сути птички-совы Уэнди слишком экстравагантна для ученой женщины приличного замужнего стажа даже на мой эмансипированный взгляд. В отличии от Златы, она перекрасилась в брюнетку такой невероятной черноты, что, казалось, с нее вот-вот закапает расплавленный гудрон. Но не в этом бзык: хочешь ядовитую "жгучесть" пожалуйста; желаешь носить серьги вдвое больших размеров, чем собственные уши - не возбраняется; есть идея размалевать и заштукатурить мордуленцию так, чтобы не осталось ни клочка естественной кожи - ну и фиг с тобой, стареющая безвкусная дуреха! Но сотворить в твои-то годы прическу, на которую осмелится не всякая студентка-первокурсница театрального колледжа перед нами явный вызов всем культурным традициям и общественным моралям! Или "моралии"? Ну да ладно, это я так... Но длиннющие крученые волосы, больше всего напоминающие копну полусгнившего сена, в котором вдоволь накувыркалась стая павианов! Но слипшиеся грязноватые, торчащие, как сучья, концы! Но "кок" - нелепый, дурацкий рассыпающийся "кок", не скрепленный самым обыкновенным держателем! О-хо-хо... Любому мало-мальски уважающему себя парикмахеру был бы обеспечен после первого же взгляда немедленный разрыв сердца. И вообще, единственное, что хочется сделать, едва увидев голову Уэнди - это посадить на нее трущобную кошку и дать ей валерьянки.
