Затем, увидев застывшее на лице Коллиера выражение, быстро прибавил:
— Все не так безнадежно, дружище. У нас есть кое-какие козыри. Двойное сердце, которое будет перекачивать кровь слишком быстро. Сложности, неизбежные при попытке соединить разнородные клетки. В июле будет очень жарко, а жара, не исключено, способна убить марсианина В конце концов, лишим его доступа к соли. Все это может помочь. Но самое главное — марсианин здесь несчастен. Он напился, чтобы забыть… как он там говорил? «О, избавь меня от этого пути».
Джонни мрачно посмотрел на них.
— Понадеемся, что он умрет от отчаяния, — сказал он.
— Или? — спросил Коллиер голосом, лишенным эмоций.
— Или… смешение рас благополучно состоится.
Коллиер взлетел по лестнице, сердце тяжко колотилось странными двойными ударами. Радость от того, что она действительно ни в чем не виновата, тут же пропала после осознания грозящей ей опасности.
На верхней площадке лестницы он остановился. В доме было тихо и очень жарко.
Они были правы, вдруг понял он, правы, когда советовали не рассказывать ей. Он понял это только что, сначала ему казалось, что Энн должна знать. Она захочет быть в курсе, размышлял Дэвид, точно так же, как захочет узнать, что он снова ей верит.
Но сейчас он сомневался. Все это было так жутко, что его всего трясло. Может быть, ощущение этого ужаса и было причиной ее истерик, последние три месяца она балансировала на грани нервного срыва.
Он крепко сжал губы и вошел в спальню.
Энн лежала на спине, руки безвольно покоились на боках раздувшегося живота, безжизненный взгляд упирался в потолок. Дэвид присел рядом, на край постели. Она никак не отреагировала.
— Энн.
Ответа не последовало. Он понял, что его колотит дрожь. «Я не могу тебя винить, — подумал он, — я вел себя грубо и бездумно».
— Милая моя, — сказал он.
Ее глаза медленно обратились на него, взгляд холодный и чужой. Это то существо в ней, думал Коллиер, она не сознает, как оно ею управляет. Должно быть, никогда не сознавала. Зато он сознавал это теперь отчетливо.
Дэвид подался к ней и прижался щекой к щеке.
— Дорогая.
— Что? — прозвучал тусклый, усталый голос.
— Ты меня слышишь?
Она не ответила.
— Энн, что касается ребенка.
В ее глазах появился слабый огонек жизни.
— А что касается ребенка?
Он проглотил комок в горле.
— Я… я знаю, что… что это не ребенок… от другого мужчины.
Мгновение Энн смотрела на него.
— Браво, — сказала она и отвернулась.
Он сидел рядом, сжав кулаки, думая: вот, вот оно, я окончательно убил ее любовь.
Но потом она снова повернула к нему голову. В глазах читалось что-то, трепетный вопрос.
— Как? — спросила она.
— Я верю тебе. Я знаю, что ты говорила правду. И от всего сердца прошу у тебя прощения… если ты захочешь меня простить.
Долгий миг, казалось, ничего не происходило. Потом она сняла руки с живота и прижала к щекам. Широко раскрытые карие глаза заблестели.
— Ты меня… не разыгрываешь?
На мгновение он застыл в нерешительности, а потом бросился к ней.
— О, Энн, Энн. Я так виноват. Так виноват перед тобой, Энн.
Она обхватила его шею и так и держала. Дэвид чувствовал, как ее грудь сотрясается от подавленных рыданий. Правой рукой он гладил жену по волосам.
— Дэвид, Дэвид… — повторяла она снова и снова.
Они долго сидели так, молчаливые и умиротворенные. Потом она спросила:
— Но почему ты передумал?
У него дернулось горло.
— Просто передумал.
— Но почему?
— Без всякой причины, милая. То есть, конечно, причина была. Я просто понял…
— Ты же сомневался во мне семь месяцев, Дэвид. Почему теперь ты вдруг передумал?
Он ощутил, как внутри нарастает гнев. Неужели он не может сказать ничего, что обрадовало бы ее?!
— Мне кажется, я должен доверять тебе, — сказал он.
— Почему?
Он выпрямился и посмотрел на нее, ничего не отвечая. Выражение безмятежного счастья сошло с ее лица. Теперь оно было напряженным и непреклонным.
— Почему, Дэвид?
— Я же сказал тебе, милая…
— Ты мне ничего не сказал.
— Нет, сказал. Я понял, что должен доверять тебе.
— Это не причина.
— Энн, давай не будем спорить сейчас. Неужели это так важно…
— Да, это очень важно! — Голос ее сорвался, — А как же твои биологические законы? «Ни одна женщина не может забеременеть, не будучи оплодотворенной мужчиной». Ты постоянно твердил об этом. Как насчет этого? Неужели ты утратил веру в биологию и начал верить в меня?
— Нет, дорогая. Просто теперь я знаю то, чего не знал раньше.
— И что же?
— Я не могу тебе сказать.
— Опять тайны! Это что, Клейнман тебе посоветовал, только чтобы не волновать меня на последнем месяце? Не лги мне, я знаю, когда ты мне лжешь.
— Энн, не волнуйся так.
— Я не волнуюсь!
— Ты же кричишь. Перестань.
— Не перестану! Ты мучаешь меня больше полугода, а теперь хочешь, чтобы я сохраняла спокойствие и холодный рассудок! Так вот, я не стану! Меня тошнит от тебя и твоего высокомерия! Меня тошнит от… А-а-а!
Она дернулась на кровати, голова заметалась по подушке, на мгновение Энн стала абсолютно белой. Глаза, устремленные на него, были глазами обиженного ребенка, ничего не понимающего и потрясенного.
— Мой живот! — стонала она.
— Энн!
Она теперь наполовину сидела, тело дрожало, ужасные, отчаянные стоны вырывались из горла. Он держат ее за плечи, стараясь успокоить. «Марсианин! — пронзила его мысль. — Ему не нравится, когда Энн злится!»
— Все в порядке, детка, все…
— Он делает мне больно! — плакала она. — Эта боль из-за него, Дэвид! О боже!
— Он не причинит тебе вреда, — услышат он собственный голос.
— Нет, нет, нет, я не вынесу, — говорила она сквозь стиснутые зубы, — не вынесу.
Затем, так же внезапно, как начался, приступ прошел, и ее лицо совершенно прояснилось. Но не потому, что она по-настоящему расслабилась, просто лицо лишилось всякого выражения. Энн с недоумением смотрела на мужа.
— Я ничего не чувствую, — сказала она тихо, — Я… ничего… не…
Она медленно опустилась на подушку и полежала секунду. Потом сонно улыбнулась Коллиеру.
— Спокойной ночи, Дэвид.
И закрыла глаза.
Клейнман стоял рядом с кроватью.
— Она в самой настоящей коме, — произнес он негромко. — Или, я бы сказал, в гипнотическом трансе. Все органы работают нормально, но ее разум… заморожен.
Джонни посмотрел на него.
— Временное прекращение жизненных функций?
