нижнюю рубаху, сидел, зябко охватив себя руками. Двое соседей прижимались к нему плечами, но его трясло. Он содрогался как ванты подвесного моста в сильный ветер, и глаза его закатились, выставив напоказ белки в синих прожилках. Возможно, я ошибался (хотя отметины на руках подтверждали мою догадку), но выглядел он как торчок, у которого начинался отходняк.
Из-за угла вышел мой знакомый полный охранник.
– Ладно, пьянь и рвань, подъем! Давайте-ка, собирайтесь отсюда.
Он открыл зарешеченную дверь, и кто-то из наименее протрезвевших попробовал пропихнуться мимо него наружу. Он без малейшего труда толкнул их обратно в камеру.
– А ну, срань несчастная, подождите минутку! – рявкнул он и принялся выкликать фамилии по списку.
– Альбертс, Чарльз. Артур, Джон. Астен, Клайд. Беккер, Вильгельм. Брукс, Джон. Браун, Том. Браун, Вёрджил. Браун, Уитни. Человитц, Август. Демпси…
Он продолжал перечислять имена. Те, кого называли, по одному выходили из камеры и выстраивались в очередь к лифту. Я не видел своего детектива в штатском, но знал, что он где-то здесь. Я испытал смесь радости и облегчения, когда он вышел из боковой двери: он определенно относился ко мне с симпатией и не хотел, чтобы я немедленно погрузился на дно Системы. Но, возможно, они не хотели, чтобы я сбежал. Что ж, возможно, они и не ошибались.
Чем ближе надвигался час приговора, тем большая паника меня охватывала. Я не сомневался в том, что меня отпустят сразу же – возможно, под залог, но минимальный. Однако меня глодала мысль о том замечании насчет радио. Если обвинения против меня столь незначительны и надуманны, зачем освещать их так широко? Видит бог, я не настолько известная в литературе личность. Тогда зачем же? И тут у меня закралось подозрение, что все, возможно, не так просто. Что моего милого кукольного, пусть и поросшего щетиной личика может оказаться недостаточно, чтобы вытащить меня из этой передряги.
Поэтому присутствие моего приятеля-детектива могло означать вовсе не симпатию к моей невинной внешности и творческой натуре, а вполне разумное осознание того факта, что я достаточно неуравновешен, чтобы сломаться и попытаться бежать, если вдруг пойму, что ситуация хуже, чем я полагал поначалу. В общем, от уверенности моей не осталось и следа.
Я встал в очередь арестантов и, увидев, что все они скованы попарно наручниками, повернулся к детективу в штатском.
– А можно обойтись без этого? – прошептал я ему. Он ласково улыбнулся мне и пожал плечами. Потом щелкнул браслетом. Однако второй браслет застегнул у себя на запястье – вместо того, чтобы пристегнуть к другому преступнику.
Другому преступнику?
Да, я уже начинал думать о себе как об одном из них. Презумпция невиновности не срабатывала. То есть, в теории все выглядело очень мило, вот только практика подкачала. Никто, попав в жернова Системы, не может считать себя невиновным, если его гонят как скот, держат взаперти и вообще обращаются с ним так, словно исход суда известен заранее.
В ту минуту я был преступником.
Впрочем, о семантике я думал тогда меньше всего. Очередь двинулась вперед. Не к лифту, а в ту боковую дверь, из которой вышел мой детектив. Еще один коридор привел нас к другому лифту, тоже грузовому, но помощнее первого. Пару минут мы ждали, переминаясь с ноги на ногу, потом дверь с лязгом открылась. Механизмом заведовал древний старик в серой форме, и смотрел он на нас так, словно за миллион лет перевидал много миллионов таких, как мы. Мы были кормом для судебной машины. Он казался совершенным мертвецом. Я даже подумал, не развалится ли он на части.
Нас погрузили в лифт.
Мы спускались? Или поднимались? Понятия не имею.
Далее следовала серия переходов туда-сюда, коридоров, камер, просто комнат, каждая из которых пахла блевотиной, мочой и карболкой. Запах тюрьмы невозможно забыть. Он резкий и едкий, в нем мешаются ароматы лизола, карболки и парадельгида – вещества, которым пользуются для того, чтобы утихомиривать пьяниц. Одной капли его – да что там, одной миллионной части капли достаточно, чтобы запах этот остался в ваших ноздрях навеки.
Добавьте к этому вонь немытых человеческих тел, вины и напряжения. Запах оружейной смазки и масла, которым смазывают замки. Запах мокрых от дождя плащей и перегара. Запах старой кожи от обуви и запах абсолютного отчаяния. Такая вонь должна оскорблять бога на небесах, поскольку человек не в силах выносить ее подолгу. Впрочем, проведя несколько часов в Системе, начинаешь подозревать, что бога нет. Если правда то, что говорят, будто в окопах нет атеистов, то правда и то, что в тюрьме нет искренне верующих.
Мы вышли из лабиринта в дверь, тяжелую стальную дверь с тройным засовом, пересекли небольшой вестибюль с окнами, за которыми все еще шел дождь, и мы все мечтали выйти через вон ту дверь на улицу…
Но мы уже попали в Систему, а в ней как в армии: попав в строй, ты уже не выйдешь из него. Кто-то всего на день, кто-то на срок, кто-то на всю жизнь.
Всех нас – примерно треть от тех, кто сидел в большой камере наверху (или внизу?) – загнали в маленькую клетку с двумя скамьями. Массивная деревянная дверь в дальнем ее конце открылась, и мы увидели за ней зал суда.
Мы прибыли на место, готовые выслушать обвинение. Готовые узнать, будем ли мы свободными людьми или проведем сколько-то времени в тюрьме.
К решетке подошел мой детектив.
– У вас есть адвокат? – спросил он.
До этой минуты я даже не задумывался над этим.
– Нет, – ответил я. – Буду защищаться сам.
Это представлялось мне проще простого. Я был невиновен, зачем мне в таком случае адвокат? И вообще, разве человек не считается невиновным до тех пор, пока этот суд не докажет обратное – как в любом другом суде?
Вид у него сделался обеспокоенный.
– Вам лучше привлечь общественного защитника, – посоветовал он. – Все может обернуться серьезнее, чем вы думаете.
– Вы действительно так считаете? – удивился я.
Наивность? Господи! Поллианна, подвинься: Эллисон пришел.
– Мне кажется, так будет лучше.
Он говорил чертовски серьезно, так, что внутри меня все похолодело. Мне показалось, земля уходит у меня из-под ног.
– А вы могли бы договориться с ним для меня? – спросил я. Он кивнул и вышел в деревянную дверь.
Довольно скоро он вернулся. Я все еще цеплялся за прутья решетки как зверь в зоопарке.
– Его зовут Стрейнджуэйз, – сообщил он. – Он сейчас придет.
Я поблагодарил его, а он добавил, что моя мать, мисс Соломон, мой агент и еще несколько людей уже здесь и спрашивают, как
